Алёна Половнева - Хюльдра

Так и есть! Они делали это в их с Павлом постели. Это была неслыханная наглость, которая отрезала все пути назад. Марина была убеждена, что сколь неудачным ни был брак, он устоит, пока не осквернено супружеское ложе. Это последний пинок по кирпичу, на котором держался их семейный очаг. Пашка пнул этот воображаемый кирпич, и теперь и без того шаткое сооружение превратилось в груду обломков! Он перешел все границы!

Марина подкармливала свою ярость коротенькими пафосными внутренними монологами, суть которых сводилась к восклицанию «Подонок!». Давая выход своей разрушительной энергии, она сдернула пропитанные чужим потом и соками простыни и принялась в ожесточении топтать их ногами. Мелькнула шальная мысль: хорошо, что никто не видит ее сумасшествия! Ребенок гостит у деда за городом, вместе с няней, а постоянно живущая в доме помощница по хозяйству отправлена в увольнительную.

Марина будто чувствовала присутствие Смоленской: ее сладкие и навязчивые духи пропитали подушки. Она слетела вниз по лестнице, схватила кухонный нож, которым иногда балуясь готовкой, шинковала капусту. Вверх по лестнице она поднималась уже спокойной, но исполненной мрачной решимости. К тому же, с ножом в руках не бегают! Не хватало еще поранить себя из-за этой парочки!

Зайдя в спальню, Марина с присущей ей методичностью принялась кромсать дизайнерские подушки. Пух и перья наполнили спальню и укрыли ровным слоем их королевского размера кровать, роскошное полированное трюмо, уставленное склянками, тумбочку, кресла и лампы. Марина выпустила из рук нож и обессилено опустилась на голый матрас. Она была не удовлетворена. Как всегда в этой спальне.

Она рывком распахнуло окно, впустив в разоренное гнездо веселый августовский ветер. Он остудил ее разгоряченное лицо, и решение появилось в ее голове само собой.

Квартира Смоленской. Эта дура хранит ключ от входной двери снаружи, на дверном косяке, Марина однажды сама видела, как та доставала его. И Марина точно знает, что она с ней сделает!

***

- Куда ты едешь? – удивился Пашка.

- В Норвегию, - спокойно ответил Лаврович и отхлебнул кофе с имбирем.

- Зачем? – спросил Пашка, и недоверчивое выражение его лица дополнилось раздражением в голосе.

Лаврович вздохнул, причем так будто то, зачем он едет в Буржуйландию – нечто само собой разумеющееся. Снисходительный говнюк!

- Мне пришло письмо, - сказал Лаврович, нахмурившись.

- В котором тебе предписывалось немедленно явиться в… столицу Норвегии? – издевался Пашка.

- В Осло, - поправил его Лаврович и в его интонациях действительно проскользнули самодовольные нотки.

Павел внимательно посмотрел на него. Одет, как жлоб! Джинсы, рубашка-поло, какой-то позолоченный трэш вместо часов. Преподать ему несколько уроков по стилю, что ли?

- В письме была угроза, - поведал Лаврович. Павел видел, что тот пытается держать себя в руках. Не из последних сил, но беспокойство наличествует.

- Если тебя решили «брать», значит, ты на пике, - поведал Пашка, - кто наезжает? Рассказывай.

Павел подтянул рукава пиджака, подался вперед, упершись руками в широко разведенные бедра. Он был в теме.

Павлу Проценко не понаслышке была известна схема, согласно которой в городе Б поставленную на ноги и уже созревшую компанию начинают прессовать с целью «отъема». И прежде всего, он знал основное негласное правило: бизнес, который уже можно «срывать» вычислялся по стоимости машины его владельца. Если она превышала стоимость «Бентли», принадлежавшего губернатору городу Б, то клиент готов. Павел Проценко знал тех людей, которые зорко за этим приглядывают.

Но Лаврович ездил на довольно скромной тачке, а значит, зубы здесь показывают те, кому не положено. Для «тех, кому не положено» у Павла были отработаны особые меры. Наглецов, что поперек батьки да в пекло, в Б не терпят.

- Рассказывай, - подбодрил Пашка Лавровича.

Но вместо того, чтобы открыть рот и, наконец, произнести то, что собирался, Лаврович достал лэптоп из портфеля, вывел его из спячки и вошел в почту.

- Портфель, - издевательски заметил Пашка, - кожаный?

Лаврович, не уловивший сарказма, коротко кивнул. Павел понял, что сегодняшним утром с этим кислым типом каши не сваришь, обратился к монитору.

- «Доброго времени суток», - прочел он вслух, - уже страшно!

- Читай! – велел Лаврович.

Павел удивленно поднял глаза. Он уловил панику в голосе приятеля. Лаврович смотрел в окно и нервно теребил часы на запястье. Павел снова обратился к письму, в котором было всего две строчки.

«Довожу до вашего сведения, что располагаю кое-каким видеоматериалом, ставящим вас и ваших ближайших друзей в щекотливое положение».

Павел подивился стилю: канцелярщина, приправленная драматизмом. Как в детективе, который пишет человек, который никогда даже не общался с ментами. Павел открыл было рот, чтобы отпустить шуточку в адрес перепуганного Лавровича, но тут его взгляд нащупал третью строчку письма, которая был значительно ниже двух основных.

«Дата съемки: 26 июля 2006 года».

Шестеренки в голове Павла медленно завертелись.

- Две тысячи шестой, - задумался он, - лето две тысячи шестого. Что мы делали тем летом?

- Сайт для «Нового века», - отозвался Лаврович бесплотным голосом.

- Так. И что? – Проценко дернул себя за ухо: это был его способ заставить себя вспоминать, - что мы там такого натворили? С сайтом накосячили? И теперь тебе угрожают испортить портфолио, а вместе с тем и репутацию, разослав ссылку на эту поделку всем клиентам? Брось, мы студентами были, ничего толком делать не умели…

Павел по инерции шутил и балагурил, постепенно осознавая, чего именно так испугался Лаврович.

Той ночи, что пропала из их памяти.

- Это было разве двадцать шестого? – спросил Пашка, цепляясь за последнюю соломинку.

Лаврович оторвался, наконец, от созерцания абсолютно неинтересного пейзажа за окном, и Павел увидел, что, похоже, ночка у приятеля выдалась не из легких: глаза ввалились, под глазами залегли тени, а рот время от времени страдальчески кривился. Мысленно присовокупив к этой картине еще и его нервозность, граничащую с отчаянием, Павел осознал, насколько всё плохо. Лаврович – не Нинка, из-за пустяка сопли разводить не станет.

- Я так и знал, что где-то есть видео, где я трахаю овцу, - проворчал Проценко.

Ему не хотелось смотреть. Четыре года он пытался себя уверить, что все благополучно забыл, как только они выехали за ворота базы. Но это была неправда…

Каждый раз, когда его жена открывала рот, каждый раз, как она пыталась заикнуться о своей работе, успехах и достижениях, Павлу хотелось закрыть уши и орать, пока она не замолчит. Словосочетание «Новый век» раз за разом заставляло его возвращаться к воспоминаниям о той ночи, которыми была полная темнота.