Кузьма Петров-Водкин - Моя повесть-1. Хлыновск

Присядешь возле него.

- Ты что это, миленок? Ты бы спать шел…

А мне интересно, необыденно все кругом: спит дом, а бодрый Михалыч сидит себе, и в сон его не клонит. В саду тьма. Ни за что, кажется, носу бы не просунул в калитку, в пустой ночной сад…

- А как ты, Михалыч, не боишься? - спрашиваю.

- Чего же бояться, да еще в городу: зверев тут, чай, нет.

- А темнота?

- Да где она, темнота? Глянь поверх головы - столько тебе огнев, что и счесть невозможно. А если насчет злого человека - Змейка не допустит, уследит. Собачья тварь, она до всего носом доходит, от нее не укроешься.

Разговоры за чаем вертелись обычно возле ночных впечатлений.

Никифорыч встревал в разговор, описывая свою битву с бесом:

- Хлестну его по морде, а он уже с правого плеча примостится…

- Ох, Никифорыч, - скажет с сожалением Фекла-птичница. - Я, чай, мерещится все это тебе, болезный.

- Никак ему с правого плеча быть не приходится, - поучительно вставит Стифей. - Потому справа ангелу полагается.

Никифорыч заволнуется.

- Врать, что ль, я буду при летах моих. Уши-то мои, вот они, при мне: слышу, знать, как он справа ноздрей дышит…

- Ух, - взвизгнет Васена-кухарка, - пресвятая Богородица, страх какой, я ведь рядом лежу.

Ерошка, мой товарищ по работе в саду, смешливый парень лет пятнадцати, не сдержится - фыркнет.

- Дубина, растямил глотку, - заворчит Никифорыч и замолчит до конца чая.

Куприян Савельич, садовник-ученый из киевского садоводства, выскажет свое мнение.

- Видения и сны больше от желудочного неварения бывают…

Этим замечанием дворня ухватится за сны. и начнутся рассказы на эту тему.

Стифей Иваныч, оказывается, верхом на корове от бани до погреба всю ночь ездил.

Ерошка брызнул смехом и слюной в бороду Стифея попал…

- Ах ты, жеребец из кобыльей породы, - взорвется Стифей, и ломтем хлеба он норовит запустить в Ерошку, тот, подобно ужу, соскальзывает под стол.

- Прости парня, Стифей Иваныч, - на смешные дела его мать родила, - умиротворяет Васильич Стифея и вспоминает свой сон.

- К чему только сон такой? Будто вызывает меня хозяин в кабинет к себе… Ну, я и пришел будто к нему, да взглянул себе под ноги, а на мне штанов нет…

За столом засмеялись.

- К стыду это тебе какому ни есть, Васильич, - болезнует Фекла.

- Ох, людыньки, к чему только мой сон, - зажеманится Васена и плутовски стрельнет глазами на Стифея. - Будто я… - Васена сделает смущенный вид, закроется фартуком, и только ее нос пуговкой задорно торчит наружу… - Будто под венец святой собиралась…

За столом даже все крякнут.

Дело состояло в том, что Васена имела виды на Стифея. Старик слыл богачом. В его кованом сундуке под постелью в каретнике, говорили, имелось до двухсот рублей денег. Васена всеми способами хотела женить на себе богатого старика. Стифей потерял голову от всех ухищрений молодой задорной женщины. Тайком назначена даже была свадьба. В эту путаницу пришлось вступиться самой Прасковье Ильиничне для уговора старика не делать глупости и стыда перед Стифеевыми внучатами, из которых каждый был не моложе Васены. Дворня над этой интригой много смеялась потихоньку от Стифея.

Пришел дядя Ваня, опоздавши к чаю.

- Приятного аппетита, - говорит он.

- Милости просим чай кушать, - отвечают за столом.

- Ну как, Иван Пантелеич, взаправду, что ль, разговаривать будут?

Дядя Ваня и сам взволнован предстоящим событием. Улыбаясь, он отвечает спросившему:

- Установляем. Ремонтщик говорит - все ладно идет. Колокольчик уже пробовали, - звонит.

- Колокольчику что не звонить, - говорит Стифей, - натяни веревку хоть через весь город…

- А голосом еще не пробовали? - спрашивает Иван-конюх.

- На будущей неделе установка трубок, - отвечает дядя.

- А кто по нему говорить-то будет? - спрашивает Васена.

- Кому же, как не бесу, - отвечает как бы себе Никифорыч.

- Кто про што, а шелудивый про баню, - на высокой ноте бросает Васена.

- Не брыкайся. Бесы-то с твоей кровати шмыгают по запечке, - рассердился Никифорыч и ощупью выходит из-за стола.

Эти перебросы как бы в сердцах не мешали Васене ухаживать за слепым: выпаривать вшей, менять и стирать белье старика и печалиться над ним о "слепом горе", о "темной долюшке" Никифорыча.

Свернутый в сторону разговор выправляется младшим приказчиком:

- Особенного, удивительного в этом не встречается. Вот, например, взять, есть стекло такое - зажигательным называется… Его наставить на солнце - оно и зажигает… А ведь солнце рукой не достанешь.

- Ну? - вскидывая скобкой волос, удивляется Иван.

- А оно, может, и спичку подставляют? - вступает в разговор Брошка. - Я, лопни глаза, на ярмонке сам видел, как один у мужика семишник из носа вытащил.

Приказчик обещал выпросить у земского писаря такое стекло и показать его действие присутствующим. Разговор, перебросившийся к зажигательному стеклу, происходил по поводу устанавливаемого Махаловыми примитивного по тем временам телефона для переговоров с Узминым, доверенным Махалова по хлебным операциям и жившим улицы через три от нас. Интерес к телефону заключался главным образом в том, что никто из дворни не верил в возможность переговоров, хотя бы и "через проволоку", на такое большое расстояние, а во-вторых, к этому примешивалось желание провала этой затее, как выдумке грамотеев. На случай же, если "разговорная проволока" осуществится, то, чтобы не быть одураченными, у некоторых из мужиков возникли упрощающие это дело мысли.

Иван-конюх, здоровеннейший мужик, о котором говорили, что от силы и здоровья у него все мясо хрящом проросло, так Ивана осенила такая мысль:

- Знаете, мужики, я так думаю, что это самое говоренье и очень даже возможно… К примеру сказать - ежели мне да рупор, которым с парохода разговаривают, да ежели я в него голос подам, так, чать, у амбаров будет слышно. Да что - амбары - с Малафеевки народ сбежится, ежели я удобно голос подам…

- Беспременно сбежится, - чтоб не обидеть Ивана, утешительно сказал Михалыч.

Интерес к телефону перерос нашу кухню - в городе об этом тоже немало было толков.

Замелькала в головах тень старика Махалова. Говорили:

- Ну, оперился Махаловский сынок… Он себя покажет… Он-те по воздуху линию вытянет, Митрий-то Семеныч.

На следующий же день после изложенных разговоров и после обещания, данного дворне, приказчик принес завернутую в бумагу в несколько слоев, а сверху в тряпку лупу. Завернул он ее так из предосторожности: потому - по солнцу шел, так чтоб карман не прожгло с ногой вместе…

После обеда собрались у каретника на самом припеке. Приказчик стал медленно развертывать магическое стекло. Мужики, а особенно бабы, отошли от греха подальше, образуя круг.

Стифей дальше наслета каретника не двинулся, но зато здесь в полном бесстрашии, уперев руки в бока, рассчитывая, что его видит Васена он хозяйственно заметил приказчику: