Unknown - o 26827bf23e6c9ef9

больше будет разочарования и злобы. С другой стороны, если он поймет, что

и

ему, возможно, уготованы тяжкие испытания, и будет молиться, чтобы

ему

ниспослали сил свыше, а сам целиком останется в настоящем, потому что там

и

только там его долг, милосердие, знание, да и радость, -- состояние

его

крайне нежелательно и нужна немедленная атака. Попробуй припугнуть

его

словом "благодушие", здесь наш филологический отдел хорошо потрудился.

Но

конечно, вероятнее всего, что он "живет в настоящем" по той простой

причине,

что у

него хорошее здоровье и он любит свою работу. В таком случае это

просто

естественное состояние. Однако, будь я на твоем месте, я бы такого

не

потерпел. Ничто естественное не идет нам на пользу. Да и с какой стати

этим

созданиям быть счастливыми!

Твой любящий дядя Баламут.

ПИСЬМО ШЕСТНАДЦАТОЕ

Мой дорогой Гнусик!

В прошлом письме ты мельком упомянул, что твой подшефный все ходит

в

одну и ту же церковь и что он не совсем ею доволен. О чем, спрашивается, ты

думаешь? Почему до сих пор нет донесений о причинах его постоянства? Если

он

так упорен не от безразличия, дела наши плохи, понимаешь ты это или нет?

Конечно, тебе известно, если человека нельзя вылечить от

посещения

церкви, самое лучшее -- отправить его на долгие поиски церкви, для

него

"подходящей". Пусть побродит до тех пор, пока не станет ценителем и

знатоком

церквей.

Причины такой нашей деятельности очевидны. Во-первых, на

объединение

прихожан следует нападать, так как объединяются они по месту

жительства, а

не по сходству, а это приводит людей разных классов и психологий к

тому

единению, которого хочет Враг. Конгрегационный же принцип может

каждую

церковь запросто превратить в некий клуб, а если все сложится удачно, --

в

кружок или фракцию. Во-вторых, поиски подходящей церкви склоняют

человека к

критике там, где Враг хочет видеть его Своим учеником. Врагу

желательно,

чтобы мирянин в церкви был действительно критичен, то есть не

принимал

ложного и бесполезного, и при этом совершенно некритичен -- не судил и

не

рядил, а доверялся немудрствующему, смиренному приятию того

животворящего

начала, которое несет ему церковь. (Ты видишь, как Он

унизительно бездуховен и безнадежно вульгарен?) Приводит это к

тому,

что простейшие слова очень многое могут сказать человеку и его душе

(что

прямо противоречит нашей политике). Любая проповедь или

книга,

воспринимаемые человеком с таких позиций, для нас очень опасны. Так

что

возьмись за дело поэнергичнее

и как можно скорее пошли этого дурака по ближайшим церквам.

Твое

последнее донесение никак нельзя признать удовлетворительным.

Воспользовавшись нашей служебной картотекой, я присмотрел для него

две

соседние церкви. У каждой свои особенности. В одной из них священник

так

долго и старательно разбавлял веру водой, чтобы сделать ее более

доступной

для скептического и трезвомыслящего прихода, что теперь он шокирует

прихожан

неверием, а не они его. Во многих душах он успел подорвать

веру.

Восхитителен и его метод служения. Чтобы избавить мирян от "трудностей", он

многое вычеркнул и теперь, сам того не замечая, все крутится и крутится

по

малому кругу своих любимых пятнадцати песнопений и двадцати чтений, а

мы

можем не бояться, что какая-нибудь истина, доселе незаметная ему и

его

приходу, дойдет до них через Писание. Но, возможно, твой

пациент

недостаточно глуп для этой церкви или пока еще недостаточно глуп.

Во второй церкви служит отец Игл. Людям трудно понять широту

его

взглядов: в один день он почти коммунист, в другой -- недалек от

какого-то

теократического фашизма: в один день он тяготеет к схоластике, но в

другой

вообще готов отрицать человеческий разум; в один день занят

политикой, в

другой -- заявляет, что все государства мира сего "уже осуждены".

Мы,

конечно, видим нить, связующую все это воедино: ненависть. Этот

человек

может проповедовать лишь то, что шокирует, огорчит, озадачит или унизит

его

родных и друзей. Проповедь, приемлемая для них, была бы для него такой

же

пресной, как поэма, которую можно читать вслух. Кроме того, у него

есть

многообещающая черта - нечестность. Мы побуждаем его говорить:

"Церковь

учит, что...", когда в действительности он подразумевает: "Я почти

уверен,

что недавно прочел это у Маритена " или еще у кого-то". Но

должен

предупредить тебя об одном его совершенно фатальном дефекте: он верит. А

это

может все испортить. Однако у обеих этих церквей есть одна общая

хорошая

черта -- он

и тяготеют к группировкам. Я, кажется, уже предупреждал тебя, что, если

твоего подопечного не удается удержать вне церкви, его надо активно

привлечь

к какой-нибудь группировке вокруг нее. Я не имею сейчас в виду

различий в

вероучении -- в этом плане чем он теплохладиее, тем лучше. Творя зло, мы

вовсе не намерены опираться на их догматы. Самая же потеха возникает, когда

удается возбудить ненависть между теми, кто говорит "месса", и теми, кто

говорит "служба", в то самое время как ни одна сторона, ни другая, вероятно,

не способна установить разницу между учениями Хукера и Фомы Аквината

так,

чтобы объяснения вытерпели хотя бы пятиминутную критику. Все

несущественные

детали -- свечи, облачение клира и прочее -- прекрасная почва для

такой

деятельности. Мы уже порядком выветрили из сознания то, чему учил

этот

невыносимый Павел, толкуя о пище и других пустяках, а именно: человек

нещепетильный должен уступать человеку щепетильному. Ты думаешь, люди

понимают, как применять это в жизни? Казалось бы, один преклонит колени

и перекрестится, дабы не смутить своего брата, а другой воздержится

от

этих знаков благочестия, дабы не склонить брата к идолопоклонству. Так

оно и

было бы, если бы не наша неустанная работа. Без нее разница в

обычаях

английских церквей стала бы, чего

доброго, причиной и рассадником милосердия и смирения.

Твой любящий дядя Баламут.

ПИСЬМО СЕМНАДЦАТОЕ

Мой дорогой Гнусик!

Тот пренебрежительный тон, с которым ты говорил об обжорстве

как

способе ловли душ, обнаруживает лишь твое невежество. Одно из

величайших

достижений последнего столетия -- то, что люди перестали об этом думать.

Во

всей Европе ты вряд ли найдешь хоть одно место, где произносили бы

проповеди

на эту тему, или человека, чья совесть бы этим мучилась. В