Чак Паланик - ЗОМБИ

Словно из ниоткуда возникает мой дядя, он хватает меня за руку, он говорит: «Если ты причинишь боль себе, Тревор, ты причинишь боль и мне».

Он сжимает мою руку, пока я сжимаю красную кнопку. Я говорю ему, что все не настолько трагично. Я говорю: «Я буду любить тебя и дальше, дядя Генри…, я лишь перестану узнавать тебя».

В моей маленькой голове мои последние мысли — молитвы. Я молю о том, чтобы батарея была полностью заряжена. Чтобы там было достаточно напряжения, чтобы стереть меня полностью, чтобы стереть и тот факт, что я только что признался в любви своему дяди перед сотнями незнакомцев. Я никогда не буду в состоянии забыть это сам.

Люди вокруг, вместо того, чтобы спасти меня… они вытаскивают свои телефоны и начинают снимать. Большинство из них, толкаясь локтями борется за лучший ракурс. Это напоминает мне кое-что… Это напоминает мне Рождественскую вечеринку. Тысяча блоков памяти разрушится в одно мгновение, но есть что-то ещё, чего я не предусмотрел… Мне не жаль потерять все свое образование, я не сожалею о том, что забуду свое имя. Есть лишь одна вещь, по которой я буду скучать немного, — я не буду помнить своих родителей.

Глаза моей матери и нос моего отца, его лоб… они живы разве что во мне. И нигде больше. Мое лицо и есть лучшее напоминание о моих родителях. И мне больно от мысли, что я больше не буду узнавать их в себе. Как только я нажму кнопку, мое отражение — будет для меня только моим.

Мой дядя Генри повторяется: «Если ты причинишь боль себе, ты причинишь боль и мне».

Я говорю, «я по-прежнему буду Вашим племянником, только я перестану знать это».

Без какой-либо видимой причины какая-то леди хватает моего дядю Генри за другую руку. Эта леди, появившаяся из ниоткуда говорит «Если ты причинишь боль себе, ты причинишь боль и мне». Кто-то ещё берет эту леди за руку, кто-то в свою очередь хватает и его, говоря «Если ты причинишь боль себе, ты причинишь боль и мне». Незнакомцы вытягиваются в цепочку, они берут за руки других незнакомцев в очередях и переходах, на эскалаторах и в залах ожидания, пока все мы не оказываемся подключены к дефибриллятору вместе.

Мы — кристаллизация молекул в задачке по органической химии. Каждый держится за кого-то и все держатся за всех и их голоса повторяют одну и ту же фразу: «Если ты причинишь боль себе, ты причинишь боль и мне».

Эти слова сливаются в медленную волну. Как эхо замедленной съёмки, они раскатываются от меня, вверх и вниз по залу в обоих направлениях. Каждый случайный прохожий берет за руку другого, который берет за руку третьего, который уже держит за руку моего дядю, который вцепился в меня. Это происходит на самом деле. Это кажется таким банальным. Слова, произнесенные вслух, всегда делают истину банальной. Потому что слова всегда искажают то, что вы пытаетесь сказать.

Голоса других людей, в других местах, говорящих по телефону, просматривающих видео на планшетах, их отдаленные голоса говорят: «Если ты причинишь боль себе, ты причинишь боль и мне». И ребенок, отходящий от кассы в Веншниццель, делая шаг в ресторанный дворик, хватает за руку незнакомого человека с выкриком: «Если ты причинишь боль себе, ты причинишь боль и мне». И те дети, что делают тако в Тако Белл и те, что взбивают сливки в Старбакс, все они берутся за руки подключаясь к единой цепочке, они говорят одно и тоже.

И как раз в тот самый момент, когда этому флешмобу пора заканчиваться, и все должны отпустить руки и разбежаться дальше по своим делам, потому что все замерло, но люди держат друг друга за руки, даже проходя через металлические рамки в аэропорту, они держатся за руки. Даже пялясь в телевизоры под потолком. Диктор, читающий новости на Си-Эн-Эн, прикладывает палец к уху, чтобы лучше слышать подсказки, потому что он не верит тому, что читает на карточках телесуфлера, но он говорит: «Если ты причинишь боль себе, ты причинишь боль и мне». Но его голос заглушают голоса ученых мужей с ФОКс ньюс и телеведущих с ESPN, и все они говорят одно и то же.

Экраны показывают как люди снаружи, на парковках и в погрузочных зонах держатся за руки. Формируя цепочку. Люди скидывают друг другу видео, люди, на мили вокруг, соединяются в общность. Продолжая подключаться к цепи, которую я должен замкнуть.

И потрескивая от статического электричества, голоса портативных радиостанций Национальной Гвардии говорят: «Если ты причинишь боль себе, ты причинишь боль и мне — Просто повторяйте».

На заметку: ни одного дефибриллятора во вселенной не хватит, чтобы взбить все наши мозги вместе. И, да, в конце концов мы просто обязаны будем отпустить руки, но пока… мы единое целое, пытаясь сделать это подключение последним. И если это сработает, то бог знает, что мы ещё можем.

И девочка в Бургер Кинге кричит: «Мне так страшно!», и мальчик в Синнабон кричит «Я так боюсь!». И все остальные кивают. И я тоже.

Над всем этим, огромный голос объявляет: «Внимание!». Откуда-то сверху он говорит: «Можно немного внимания, пожалуйста?»

Это — леди. Это — голос той леди, что вызывает опаздывающих несётся к нам через коробочку громкой связи. Все вслушиваются, аэропорт уменьшается до размеров тишины.

«Кто бы Вы ни были, Вы должны знать …,»- говорит голос леди из белой пластиковой коробочки громкой связи. Каждый слушает, каждый думает, что говорят именно с ним. Из тысячи динамиков.

Она начинает свою песнь. Её песня — песня птицы. Не такой птицы как попугай, или ворон Алана По, который говорит на английском. Её песня — трель канарейки, слишком невозможная для обычного рта. Слишком невозможная, чтобы различать существительные и глаголы. Мы можем наслаждаться ею, совершенно ничего не понимая. И мы можем любить её, не зная, что это значит. Транслируемый через телефоны и телевидение, он синхронизирует нас всех в этом мире. Голос столь совершенен, что просто льется на нас откуда-то сверху.

Но лучше всего… То, что её голос заполняет всё вокруг. Не оставляя места для страха. Ее песня превращает все наши уши в одно ухо.

Это ещё не конец. На каждом экране я. Потеющий, с медленно сползающим по виску электродом дефибриллятора.

Это конечно не тот счастливый конец, который я себе представлял, но вспоминая Гриффина Уилсона в медсестринском кабинете, с его бумажником между зубами… ну, в общем, может это и не такое плохое место, чтобы начать?