User - o bdf4013bc3250c39

это, нисколько теперь не обольщало Зину: ну кто, добившись солидного

положения и славы, решится наплевать на все это ради мимолетного

увлечения, случайной, в общем-то, связи?

Случайной? Зина снова вспомнила крепкие объятия профессора, его нежные, никогда прежде не слышанные ею слова и подумала: «Может, это только

слова? Как у всех у них, сказала бы мама… Но ведь и я в романах читала, что

мужики могут всякого наговорить, лишь бы добиться своего…»

- Мама, это все не так просто, - промолвила Зина – только для того, чтобы

хоть что-то сказать встревоженной матери. – Он, я думаю, слово свое

сдержит, он человек искренний, - более твердо сказала она, а сама уже

сомневалась в душе. – Коллеги точно его поймут. А с партией… я уверена, 95

что в парткоме института его тоже поймут, не безнадежные же там сволочи

сидят…

- Сволочи, может, и не сволочи, а если установка имеется, они ни с чем не

посчитаются, - не сдавалась женщина. – Вон, на соседнем с нами заводишке

недавно, не слыхала, какой скандал поднялся?

- А что там случилось? – заинтересованно спросила Зина: крупица сомнения, зароненная матерью, разрасталась в ее сердце подобно набухающему зерну.

- То и случилось. Директор-то, достойный человек, орденоносец, можно

сказать завод поднял с нуля, так ведь дернул его нечистый влюбиться на

старости лет! И в кого? В свою секретаршу – есть там у него фря такая,

размазанная с головы до ног. Не знаю, что и нашел-то в ней. Тут ведь как

известно: седина в голову – а бес чуток пониже…

- Мама, ну ближе к сути, пожалуйста, - нетерпеливо перебила дочь.

- Ну вот, влюбился, на развод с женой подал. В парткоме прознали и приняли

меры, как водится. Развестись-то позволили, но тут же приказом

министерства его перевели с директоров - и куда, ты думаешь?

- Начальником цеха? – с надеждой спросила Зина, лихорадочно прикидывая, что если Константина Генриховича из заведующего кафедрой сделают

рядовым профессором, то в этом, наверное, еще ничего страшного нет: те же

загранкомандировки никто не отменял – с именем Швеца поди-ка не выпусти

его на международный симпозиум!

- Если бы в начальники цеха! – разрушила воздушные замки мать. – Даже не

в мастера, а в бригадиры. Сделали его, можно сказать, обычным рабочим.

Так-то! И то, думаю, до поры до времени. А там к чему-нибудь еще

придерутся, с них станется, вовсе переведут в рядовые слесаря. О себе не

думаешь, девонька, так о нем подумай. Хочешь ему жизнь сломать?

96

В словах матери была правда, очевидная, неприкрытая правда. Придавленная

этой очевидностью, Зина не знала, что и ответить матери. В голове

мельтешили разные мысли, но ни одна не несла ни решения, ни успокоения.

- Мама, значит, так, - грустно вымолвила, наконец, дочь. – Я с ним

обязательно поговорю, может, даже и сейчас вот поговорю… только… оставь

меня, пожалуйста, одну!

Мать кивнула головой, едва слышно обронила: «И-и-эх!» и вышла из

комнаты.

А Зина вскочила, кинулась к телефону, потом вдруг остановилась, вернулась

обратно, упала на диван, зарылась лицом в подушку и разрыдалась, давая

волю крупным горячим слезам.

В тот вечер мать частенько подходила к двери ее комнаты и прикладывала ухо

к косяку: все слушала заглушенные рыдания Зины и переживала за дочь. И

только в половине двенадцатого ночи всхлипывания утихли, и мать

отважилась осторожно толкнуть дверь. Она приоткрылась, и женщина вошла

в комнату. Зина, как была одетой, спала на промоченной смятой подушке. На

лице ее застыло страдание. Мать вздохнула, накрыла дочь теплым пледом и

погасила свет.

* * *

Назавтра объяснения с Константином Генриховичем не получилось:

профессора весь день не было ни в институте, ни дома, и Зина вся извелась, не находила себе места и все ходила из угла в угол своей комнаты. Когда мать

вошла звать ее к обеду, дочь не сдержалась и накричала на нее. Потом Зина

сообразила, что раньше девяти часов вечера звонить профессору нет смысла.

Даже когда Швец был не особенно занят, домой он возвращался не раньше

97

этого времени. Зина насилу пережила томительный бесконечный день и в

двадцать один час одну минуту набрала его домашний номер.

- Слушаю, - ответил низкий и, как показалось Зине, властный женский голос.

Зина опешила: такого варианта она никак не могла предположить. Вернулась

жена? Раньше положенного? Выходит, он ездил встречать ее в аэропорт.

Значит, события ускоряются? Что ж, тем лучше. У Зины хватило соображения

не класть трубку.

- Здравствуйте. Нельзя ли пригласить Константина Генриховича? – стараясь

придать голосу побольше твердости, поинтересовалась она.

- Константин Генрихович пока занят, - голос жены профессора действительно

оказался сухим и жестким. – А кто его спрашивает?

- Это… это его ученица… его дипломница Зинаида Гвоздева… Я хотела

оговорить с ним предполагаемую завтрашнюю встречу, касающуюся моего

трудоустройства на кафедре…

- Ах, да, он говорил. Знаете что, я ему передам, и он вам перезвонит, я думаю,

- голос на мгновение прервался, - думаю, минут через десять-пятнадцать.

Хорошо?

- Да… спасибо, - и Зина с облегчением опустила трубку.

Ей казалось, что целую вечность она скатывала бумажные трубочки из

бумаги, вырывая листы из тетради. Когда раздался звонок, она вздрогнула, отбросила очередную трубочку в кучу других и метнулась к телефону.

- Алло, да… это я! – выпалила она, уверенная, что звонит он.

- Да-да, - он поначалу растерялся. – Да, Зина, здравствуйте. Я сегодня не мог

связаться с вами, потому как срочно вернулась жена, и я встречал ее в

аэропорту…

98

«Ну вот, так я и думала», - неизвестно почему мелькнуло у нее, хотя эта

догадка совершенно ничего не значила.

- О нашей завтрашней встрече могу сказать, что она непременно состоится, -

его голос выровнялся, стал привычно непринужденным. – Подъезжайте на

кафедру в десять утра. Захватите паспорт. Напишете заявление, отнесем на

подпись к ректору. Вы слышите меня?

- Да, слышу, - даже не сказала, а как-то едва слышно прошептала Зина и, набравшись решимости, уже громче выпалила: - Мне надо с тобой

поговорить… О нас с тобой… Это очень важно…

- Я понимаю, Зина, но мы все обсудим завтра на кафедре. Думаю, все

тонкости сумеем уладить. До свидания, - и он положил трубку.

«Ясное дело, не может ведь он при жене откровенничать, - успокаивала себя

Зина. – Завтра, все выяснится завтра. Ах, как бы дожить-то до завтра?»

- Мама, дай мне снотворное, - попросила она на кухне, где мать собирала

ужин.

- Что с тобой? – встрепенулась та.