Александр Шуваев - Гном. Трилогия

– А точность?

– На восемьсот километров? – Берович улыбнулся улыбкой веселого палача, любящего незамысловатую, добрую шутку во время работы. – Не пробовали. Тут сам по себе запуск должен быть очень веселым мероприятием. Достаточно… Достаточно грандиозной картиной. Прикажите – проверим. А по расчетам должны попасть в круг диаметром в десять километров. То есть в Садовое Кольцо попадем, а в Кремль – уже под большим вопросом.

Сравнение вышло, мягко говоря, сомнительного свойства, но, в данном случае, товарищ Сталин счел возможным понять его правильно: молодой товарищ ничего такого даже не мыслит, а просто хочет образно и наглядно объяснить.

– Испытания праведите. Подумайте, что там можно сделать с управл ением. И начинайте, начинайте с реактивным самолетом.

– С людьми как?

– Я думаю, ви доказали свою способность перевоспитывать оступившихся. Так что вопрос по персоналиям будем решать… Хэ… Товарищ Берович, у вас не коллектив, а какая‑то коллекция врагов народа… всэх мастей и сортов. Если так пойдет дальше, управление лагерей придется закрывать за отсутствием заключенных. Получается сплошное нарушение революционной законности. Суд назначил им наказание, а они жируют в хозяйстве доброго товарища Беровича, как у Христа за пазухой…

Он говорил все это добродушным, вроде бы как шутливым голосом, но при этом отлично знал, что смысл его речей даже слишком легко истолковать и так, и этак. Когда он шутил в таком стиле, собеседникам, как правило, было не слишком весело. И они, если и смеялись, то не вполне непринужденно. Дело в том, что смеяться, равно как и не смеяться, было несколько рискованным занятием, поскольку казалось затруднительно предсказать, как шутник отнесется к смеху. Тем неожиданнее оказался совершенно искренний, веселый смех Беровича. Если б у кого‑то возникла охота вслушиваться в оттенки, он, возможно, уловил бы нечто, не то – горечь, не то – усталость, но, во всяком случае, никакой натуги.

– Как вы сказали, – проговорил он, чуть‑чуть отсмеявшись и стирая слезу в уголке глаза, – добрый Берович? У Христа за пазухой? Если с сортами еще бывает по‑разному, то, – как вы сказали, – с мастями вообще существует только один вариант. Сейчас еще туда‑сюда, а поначалу у меня, к примеру, на Пьяных Баках больше трех месяцев не жили. Яковлев для смеха подсчитал, что потери больше, чем при фронтовой операции. Двадцать процентов в месяц только безвозвратных.

– А пачему – Пьяные?

– Что? А, да, поначалу еще даже и не Пьяные – это так у нас назвали производство метилового спирта. Мы на это дело ставили побродяжек, теребень пропойную, уголовников мелких… Ну они и того, слепли и мерли, надышавшись. Две‑три недели, и амба. Даже и таких не хватало. Потом‑то нам Саблер, умный еврей, подсказал, что противоядие есть самое простое – спирт обыкновенный. Как он его назвал: "спиритус вини". Ругался страшно. Стали заботиться о том, чтоб они постоянно были слегка под градусом. Хорошо помогло. Даже желающие появились из блатных. Теперь‑то куда! Охрана труда! Вытяжки, фильтры, химическая отсечка, дожигание на выходе из вытяжек, но все равно на год редко кого хватает. А враги народа – те попросту мрут, по‑божески. Чертит‑чертит, потом раз лбом в кульман – и готов. Другие, которые с туберкулезом, тоже тихо отходят, мирно. Работают до последнего, как слягут, – так больше дня‑двух не тянут. Следить приходится: так и норовят загнать себя насмерть, вредители…

– Вислуживаются. Думают, – саветская власть их прастит за их лицемерное усэрдие. Раньше надо было работать. Нэ за страх. За совесть. А нынешним стараниям грош цена.

– А мы и не ценим усердие. Только результат. "Делай или умри" – знаете? Так вот за последним у нас дело не станет. Тем, кто не может, мы подыскиваем… более подходящие места.

– На Пьяных Баках?

– В том числе. Есть и другие варианты. Только знаете? Я недавно понял, что не все так просто. Один у нас был такой. Химик. Из бывших. Как раз над твердым топливом и работал. "Я, – говорит, – эту самую халтуру, которую вы выдумали, почитаю хуже воровства. Плохо работать, значит, душу продавать дьяволу. Для меня позор, если с вашими недоучками и сравнивать‑то будут". А что про советскую власть говорил! А про партию! Особенно на одного грузина почему‑то взъелся, из вольняшек, житья не давал. Потом жаба его какая‑то грудная задушила. Перед смертью все дела тому грузину передал, а потом меня позвал. "Ну, Александр Иванович, – первый раз в жизни по имени‑отчеству назвал, – жить с тобой было плохо, но работать можно. Вполне. А помирать, оказывается, так просто хорошо. Помру, так ты тезку, тезку своего, Сандро слушай. Талантливая сволочь". Матерый же вражина! А разве скажешь, что выслуживался?

Сталин, не меняя выражения лица, бросил на него подозрительный взгляд. Гос‑споди… А ведь он все это ВСЕРЬЕЗ!!!

– А вот еще некоторые говорят, что на волю не очень‑то: работа та же, зато никаких собраний с заседаниями, никакой политинформации. "Я, – говорит, – пока работаю, так, по крайней мере, хоть про все про это не помню. Вон на лесоповале, хоть как устанешь, нипочем не получалось…"

– Про что – про это?

– Жена, сын. Взрослый, студент был. Как его разоблачили, так и семья куда‑то сгинула, семь лет ни слуху, ни духу.

Самым, что ни на есть, легкомысленным тоном, как так и надо, о вещах естественных и обыденных. Человек, который привык жить на краю, и попросту не знает никакой другой жизни.

– Товарищ Сталин, – напомнил Берович, – Совет.

– Ми извинимся перед товарищами. Скажем, чьто говорили толко по дэлу. Кого вы видите в качестве основного разработчика?

– Вы удивитесь. Совсем еще молодой человек. Был практически чистым теоретиком, для себя возился с концепцией двигателя, а потом взял, – да и разработал нам о‑отличнейший турбокомпрессор. Лет десять ни у кого толком не получалось, ни у нас, ни там, а он сделал. У него будет столько подручных, сколько надо, и, при этом, такие, что я почти не сомневаюсь: дело пойдет быстро. Очень быстро.

– А турбонаддув уже сдэлали? И какая высота?

– Тринадцать семьсот – сколько угодно. Даже дальность увеличивается. Четырнадцать пятьсот – тоже без особых затруднений. Пока ни одного отказа. Правда, конструкцию планера тоже пришлось видоизменить. Рули, механизация крыла, то да се…

– Мне представление. Надо молодого товарища паащрить.

Несколько позже описываемых событий зимы, в марте, исподволь, постепенно, начались уже систематические бомбардировки нефтепромыслов в Румынии. Не особенно грандиозные, но существенные и, главное, какие‑то непонятные. Ночью буквально на все объекты, связанные с нефтепереработкой, с очень приличной точностью валились немногочисленные бомбы колоссальной разрушительной силы. Со временем бомбардировки начали усиливаться и повторялись теперь практически каждую ночь. Пожары на нефтепромыслах теперь бушевали постоянно, до конца не гасли, их попросту не успевали тушить. Наступление же какого‑то нового этапа почувствовали сразу все: среди бела дня в небе над промыслами появился, начал описывать бесконечные, размашистые, шириной в десятки километров круги одиночный самолет. Незваный гость кружил на громадной высоте, до которой не доставала ни одна зенитка, ни один истребитель. Тем более, что и зениткам, и аэродромам тоже уделялось неусыпное внимание. Время от времени на смену одному разведчику приходил другой, и все повторялось снова. К маю месяцу прииски, перегонные заводы, наливные терминалы, товарные станции и просто вокзалы бомбили пять‑шесть раз в неделю, сбрасывая по сто‑двести тонн бомб за раз. Кроме того, к немногочисленным точным фугаскам добавились сотни небольших бомб с горючим студнем: эти падали, мягко говоря, без особой точности. Иной раз налетчики умудрялись положить мимо практически все зажигательные бомбы, но попадали все‑таки гораздо чаще. Да и от промахов было если и легче, то не намного: что‑нибудь, пусть не то, что нужно, они непременно поджигали. Сама местность вокруг Плоешти и подобных объектов медленно, но неуклонно превращалась в форменную пустыню. В жуткий, черный ландшафт с редкими, неопознаваемыми руинами и без признаков жизни. Кубический нитрид бора, плотное плетение из кварцевой и корундовой нити, полимерный углерод, карбид вольфрама и тому подобные материалы волшебным образом претворились в виртуозно сделанные детали и позволили Архипу Люльке сделать очень компактный турбокомпрессор очень простой конструкции, и при этом надежный, как колодезный "журавль". В свою очередь, его использование в двигателях "Т‑10" делало бомбометание с предельных высот практически безнаказанным убийством.