Владимир Поселягин - Истребитель. Трилогия

Глаза раненого метнулись, в них отчетливо проступил ужас, паника, и мольба. Сомнений не было, я не обознался.

– Н‑на! – мой кулак, хуком слева врезался в челюсть этому парню. И быстро, пока меня не успели оттащить от Костюченко, я нанес два мощных удара продолжая держать его правой рукой. Со стоном он начал оседать.

Тут меня схватили за плечи и попытались оторвать от моего противника, прежде чем они успели это сделать, я схватил медаль Героя и сорвал ее с груди, крикнув:

– Не тобою заслуженно, не тебе носить!

Меня оттащили в сторону, от подвывающего от боли Костюченко.

– Да отпустите вы меня, – крикнул я санитарам.

– Суворов, в чем дело? Что ты творишь? – спросил у меня внезапно откуда‑то появившийся Архипов. Посмотрев в сторону раздавшегося голоса, который перекрыл недоумевающий ор в палате, увидел рядом с ним Лавочкина, державшего в руках тубус, с недоумением оглядывающегося.

«Понятно. Конструктора ко мне привел, а тут такое»

– Могу объяснить, – ответил я, потирая разболевшуюся руку. Бил я левой рукой, и хотя рана на ней зажила – иначе я бы не смог играть – все равно такая встряска не прошла даром. Рука и бок разболелись.

Архипов оглядел всех собравшихся и понял, лучше чтобы я сделал это сразу, и в присутствии свидетелей. Санитары подняли меня на стол‑трибуну, где находился стул, на котором я обычно играл и пел, и посадили в него. Привычно вытянув слегка ноющую ногу, морщась, попеременно потирал правой рукой бок и левую руку.

Я тянул время собираясь с мыслями. Нет, план рассказа уже начал формироваться у меня в голове, когда я шел к этой мрази, хотя и сомневался, вдруг обознался, но нет. Он оказался именно тем о ком я читал и смотрел репортаж в своем времени.

А репортаж я этот видел еще перед отправкой в свою последнюю поисковою партию. М‑да, гнилая история там была. Короче дело было так:

По телевизору показали репортаж одного из ветеранов, орденоносца и Героя Советского Союза майора‑запаса Костюченко. Он рассказывал про сорок первый год, где заработал свои награды орден Ленина и медаль «Золотая Звезда». Меня это заинтересовало и я бросив собираться на тренировку, сел на диван и с интересом досмотрел репортаж до конца. Костюченко рассказывал, как он дрался гитлеровцами, как в одиночку подбил пятнадцать танков, в конце добавив: «…а командир орудия струсил. Бежал подлец. И я… Я!.. В одиночку уничтожил эти танки…»

Я мысленно по проклинал того командира орудия и стал собираться, не ожидая что история получит продолжение.

– Вячеслав, мы ждем, – отвлек меня от воспоминаний Архипов.

Прочистив горло, я обвел взглядом огромный зал, посмотрел в сотни вопросительно глядящих на меня глаз, и встав балансируя на одной ноге, пока один из санитаров не подал мне костыль, сказал:

– Про эту историю я забыл! Честно! Забыл. Когда мы прорывались через кольцо в немецком тылу меня контузило гранатой, и я некоторые моменты из своей памяти потерял, но после того как мне сказали фамилию этого… В общем, его фамилию, как будто что‑то щелкнуло, и я вспомнил, сомневался конечно, когда подходил к нему но вспомнил. А дело было так…

…Я в подробностях рассказывал, как повстречался с майором Тониным, как вместе мы шли по тылам противника, как вошли в тот памятный хутор, как я уничтожил их хозяев, ничего не скрывая, как мы по просьбе изувеченных раненых отправили их на тот свет, как повстречались с остатками подразделений капитана Климова…

– …Меня назначили в пулеметный взвод, которым командовал лейтенант Курмышев, в третий расчет подносчиком боеприпасов. Как раз лейтенант попросил меня сходить за нашим пайком, и я направился к ротному старшине. Когда я проходил мимо повозок и носилок с ранеными меня окликнул чей‑то голос. Это был раненый лежавший на носилках. Я не медик, но даже мне было понятно, что ему остались не часы, минуты. Раненный попросил попить. Напоив его из своего трофейного термоса, я хотел было идти дальше, но неожиданно раненый крепко схватил меня за руку и попросил остаться, сказав:

«– …Я скоро умру, я должен рассказать все что знаю…»

От его рассказа у меня волосы на макушке зашевелились. Настолько подлая и мерзкая была та история… Извините, я немного говорю с перерывами, тяжело вспоминать… Попить бы… Ага, спасибо… Я поведаю ее вам со слов этого раненного. Когда началась война, отдельный противотанковый дивизион вооруженный новейшими пятидесятисемимиллиметровыми пушками ЗИС‑два, входивший в одну из стрелковых дивизий получили приказ закрыть место прорыва немцев. Они успели, всю ночь окапывались, а на утро двадцать третьего июня приняли свой первый и последний бой. К вечеру дивизион был практически уничтожен, выжило два человека – это были командир орудия старший сержант Серебристый и заряжающий, красноармеец с редкой фамилией Иванов.

Немцы убедившись что дивизион уничтожен двинулись дальше. Оба бойца, вылезли из окопа, где прятались, и стали осматривать орудия, поглядывая на двигавшуюся в трехстах метрах от них колонну противника. Случайно на КП погибшего командира дивизиона они обнаружили засыпанного землей бойца, который их звал на помощь. Они откопали его. Это был писарь красноармеец Костюченко. Был он здоров, даже не контужен. После некоторых раздумий Серебристый решил снова перекрыть дорогу, благо одно из орудий уцелело, не было прицела, они все были разбиты, но зато хватало снарядов на уничтоженных позициях. Всего собрали около сорока. В лесу, где они оставили лошадей и ездовых, они подобрали пару лошадей, не обнаружив ездовых, видимо сбежали во время боя, и утащили пушку на пять километров в сторону, оборудовав новую позицию.

Во время всех работ Костюченко не раз заводил разговоры о том что нужно отходить, мол дивизион разбит, а мы ничего не сделан. Это продолжалось до тех пор пока не получил от Серебристого крепкую затрещину. Позицию сержант выбрал просто превосходную. По обеим сторона дороги была болотистая земля. Иванова сержант назначил заряжающим, Костюченко, из‑за того что он ничего не умел, подносчиком боеприпасов, а сам встал к орудию, наводя через ствол. При первом же выстреле Костюченко пропал, и подносить и заряжать пушку пришлось Иванову. Сержант, воспользовавшись ситуацией, когда по дороге шла танковая колонна, подбил в бок первый и последний танки, после чего расстрелял остальные…

По мере моего рассказа на меня уже не смотрели, все взгляды скрестились на лежавшего на полу Костюченко, который еще больше сжался в комок.

…А в это время сам Костюченко, пока его боевые товарищи вели бой, не побежал в тыл как они подумали, а засел метрах в двухстах и внимательно наблюдал за боем. Увидев, что орудие накрыло разрывами, он побежал в тыл. И побежал ни куда‑нибудь, а в ближайший особый отдел. Где и заявил, что он весь из себя такой герой подбил больше десятка танков, а его командир струсил и сбежал в тыл, дезертировал…