Евгений Введенский - Либерия

— Четыреста долларов — на кирпичи, — сказал Омар, задумчиво глядя на Генины штаны. — Пятьсот долларов — на цемент. Триста долларов — на песок.

— Окей, тысяча двести, — сказал Гена, отсчитал нужное количество купюр и хотел было засунуть остальные деньги обратно.

— Сто долларов — транспортировка кирпичей, цемента и песка, — поспешно добавил Мохаммед Дьялло, подходя ближе.

Нахмурившись, Гена отсчитал еще несколько бумажек.

— Двести долларов — на инструменты, — сказал Корома-младший, выдыхая дым через нос.

— Вы что, не могли все сразу сказать? — проворчал Гена.

— Пятьсот долларов на зарплату рабочим, — сказал Мохаммед Дьялло, посмотрел на бескрайнюю линию горизонта в сине-голубой дали и добавил: — И двести долларов на питание рабочих.

— Слушайте, я же просил: говорите все сразу! — возмущенно воскликнул Гена, считая купюры. — Чтобы по десять раз в карман не лазить.

— Тысяча двести долларов — аренда бульдозера на два дня, — неумолимо прохрипел Омар, неотрывно глядя вытаращенными глазами на уменьшавшуюся пачку купюр в Гениных руках.

Гена хотел что-то сказать, но, закашлявшись дымом, молча отсчитал требуемую сумму.

— Тысяча пятьсот — наша зарплата, — проникновенно добавил Корома-младший, учтиво хлопая Гену по спине.

— Ваша зарплата — в следующий раз, — сказал Гена, засовывая оставшиеся несколько бумажек в карман джинсов.

Попрощавшись с Мохаммедами, мы хотели уехать, но рабочие преградили нам дорогу.

Переминаясь с ноги на ногу и щурясь на солнце, они жалобно заныли:

— Боссман, мы хотим пить!

— Сегодня очень жарко!

— Дай нам денег на холодную воду!

Гена вздохнул, порылся в кармане и выдал им несколько бумажек. Рабочие сдержанно поблагодарили его, кивая головами. Когда мы отъехали от площадки, я обернулся назад; рабочие смеялись, что-то кричали и выплясывали замысловатый танец.

*******

Едва мы выехали с площадки и снова оказались на дороге, как нас остановил сотрудник дорожной полиции — худой африканец в рубашке, джинсах и шлепанцах. О его принадлежности к местному ГАИ говорил лишь потертый бейдж на грязном шнурке, который болтался у него на шее. Как и все вокруг (включая меня), он был покрыт густым слоем пыли и пота, который струился по его лицу и шее.

— Почему ездите без шлема? Я конфискую мотоцикл, — рявкнул гаишник, брызгая слюной и обдавая нас смесью запаха марихуаны и алкогольного перегара. Быстрым движением руки он выдернул ключ из замка зажигания и сунул его к себе в карман. Вокруг нас тут же начал собираться народ, радостно предвкушая интересное зрелище и шумно комментируя ситуацию.

Полицейский так грубо орал на нас и вел себя с такой удивительной наглостью, как будто он был хозяином как минимум этой улицы, а то и всей Монровии. Он был не очень похож на стража порядка. Скорее он вел себя как уличный минский бандит образца середины девяностых, из тех, что крышевали торговые ларьки на Комаровском рынке, — типаж, который под давлением беларусских силовых ведомств практически исчез в двухтысячные годы. Работа полицейского была не настолько крутой, как у кассиров в банке, но все-таки давала определенный доход и ставила в привилегированное положение по отношению к другим либерийцам.

На бейдже гаишника, который он по ходу разговора периодически совал нам под нос, был изображен государственный герб Либерии, представляющий собой причудливую композицию, напоминающую пейзаж художника-примитивиста: безлюдное морское побережье, одинокая покосившаяся пальма, брошенные кем-то тачка и лопата, корабль, проплывающий мимо на всех парусах, летящий в противоположную сторону белый голубь с листом бумаги в клюве, половина солнца, почти закатившегося за залитый бескрайней водной гладью горизонт, и сверху — национальный девиз: "Любовь к свободе привела нас сюда". Я рассматривал эту странную картинку и пытался вспомнить, что она мне напоминала, почти забыв о существовании стоявшего перед нами стража порядка.

Пока гаишник плевался слюной, Гена аккуратно сунул ему в руку пару зеленых купюр; тот сразу же успокоился, вернул ключи и предложил взять его на работу начальником охраны.

— Мы ведь друзья, да? Пожми мою руку! Добро пожаловать в Либерию! — говорил он, качаясь из стороны в сторону. — Как называется ваша компания?

— "Металлическая Либерия" — ответил Гена.

— Как? — озадаченно наморщил лоб полицейский. — "Моральная Либерия"?

— Что? — очнувшись от задумчивости, спросил я у полицейского. — Как ты сказал?

— Что он говорит? Какая Либерия? — заинтересовался толпившийся вокруг нас народ.

— "Металлическая Либерия", — отрезал Гена с мрачным видом.

— А, так вы металлоломом занимаетесь? — воскликнул полицейский. — Тогда вам очень повезло! Я знаю очень хорошие места, где очень-очень много металлолома...

— А почему ты не задерживаешь этих нарушителей? — перебил его Гена, показывая на чернокожих мотоциклистов, которые ездили мимо нас без шлемов, босиком, по три человека на одном мотоцикле.

— У вас еще раз ключи забрать? — снова разозлился гаишник.

Гена молча завел двигатель, и мы медленно поехали сквозь толпу зевак, дававших нам дорогу неохотно и с явным разочарованием от того, что шоу так быстро закончилось.

Мы остановились у первого встречного автомагазина, чтобы купить мотоциклетные шлемы. Хозяин, пожилой ливанец с густой щетиной на щеках, дымил сигаретой, сидя в высокой деревянной будке; оттуда ему было видно все, что происходило в самых дальних уголках магазина. Остальными сотрудниками были африканцы; они лениво полулежали на прилавках или же дремали, сидя на ящиках с товарами.

— Добрый день, господа! — шумно и радушно приветствовал нас ливанец, как будто встречая хороших друзей, с которыми давно не виделся. — Рад вас видеть! Сейчас отправлю человека, чтобы посторожил ваш мотоцикл... Желаете чашечку ливанского кофе? Нет? Разрешите спросить, из какой страны вы приехали?

— Из России, — угрюмо сказал Гена, выразительно глянув на меня, и отошел к витрине, где были разложены мотоциклетные аксессуары.

— Вы не из ООН и не из благотворительных организаций, — хитро прищурился ливанец. — Разрешите спросить, что привело вас в эту ужасную страну?

— Бизнес, — не оборачиваясь, отрезал Гена.

Ливанец замолчал и разглядывал нас сверху, окутанный клубами сигаретного дыма. Лицо колоритного торговца, покрытое недельной щетиной, излучало уверенность в себе и завтрашнем дне. А ведь он круглосуточно находился здесь, в одном из самых стремных районов Монровии, окруженный одними африканцами, в магазине с товаром на несколько сотен тысяч долларов. Что давало ему эту уверенность? Неужели он не беспокоился ни о чем, не боялся? Я на его месте, наверное, через пару недель свихнулся бы от тревоги. А этот ливанец, похоже, чувствовал себя вполне комфортно и на своем месте в этой "ужасной стране". Вероятно, он чувствовал бы себя на своем месте где угодно. В чем его секрет?