Толстой Л.Н. - Полное собрание сочинений. Том 24

2 февраля С. А. Толстая опять пишет Т. А. Кузминской: «Левочка совсем заработался, голова всё болит, а оторваться не может» (ГМТ).

18 февраля в Ясную Поляну приехал на несколько дней H. H. Страхов, Толстой рассказывал ему про свою работу и давал читать то, что было им сделано.

Нет никаких сведений о работе Толстого в течение марта и апреля 1881 г., но несомненно, что работа продолжалась, будучи прервана на некоторое время только письмом к Александру III по поводу убийства Александра II (см. т. 63, стр. 44—59). 12 мая Толстой писал Фету: «Я очень заработался и очень постарел нынешний год» (т. 63, стр. 63). Около 28 мая Толстой писал Страхову: «Я живу по-старому, расту и ближусь к смерти всё с меньшим и меньшим сомнением. Всё еще работаю и работы не вижу конца» (т. 63, стр. 65).

Работа, как и в 1880 г., продолжается и летом. Она прерывается 10 июня, когда Толстой вместе с слугою С. П. Арбузовыми и яснополянским учителем Д. Ф. Виноградовым отправился пешком в Оптину Пустынь, откуда вернулся в Ясную Поляну 19 июня.

Наконец, в письме к Страхову, написанном по возвращении из Оптиной Пустыни в конце июня или в начале июля, читаем: «Я недавно сделал путешествие в Оптину Пустынь и в Калугу, и очень мне было хорошо. Теперь сижу дома и понемногу занимаюсь всё той же своей работой... Дело мое вот в каком положении. Из большого сочинения, которое я после вас [то есть после поездки Страхова в Ясную Поляну в феврале] и кончил и еще раз всё прошел, я сделал еще из Евангелия извлечение без примечаний, но с коротким предисловием; и это-то извлечение, которое составит небольшую книгу, хочу напечатать за границей; а большое покамест положить (по гордости своей, в библиотеку). Извлечение это мне кажется готовым, и я думаю напечатать его осенью. Большое же, может быть, буду, может — не буду еще перерабатывать» (т. 63, стр. 72).

Работа, так долго и упорно занимавшая Толстого, теперь представляется ему законченной. И в дальнейшем продолжительных периодов в работе над «Соединением и переводом четырех Евангелий», повидимому, уже не было.

Слухи о новом, совсем необычном произведении знаменитого романиста графа Л. Н. Толстого проникли в печать, и Толстой стал получать запросы от незнакомых ему лиц. В ответ на письмо некоей З. И. Уразовой из Петербурга (сведений о ней не имеем, и письмо ее неизвестно) он писал около 27 августа 1881 г.: «Точно, что я написал сочинение, которого главная часть есть изложение Евангелия, как я его понял; но я еще не печатал его» (т. 63, стр. 73).

В первой главе своего сочинения «В чем моя вера?», начатого в 1883 г., Толстой так вспоминал о своей работе по исследованию Евангелий:

«О том, почему я прежде не понимал учение Христа, и как и почему я понял его, я написал два больших сочинения: «Критику Догматического богословия» и новый перевод и соединение четырех Евангелий с объяснениями. В сочинениях этих я методически, шаг за шагом, стараюсь разобрать всё то, что скрывает от людей истину, и стих за стихом вновь перевожу, сличаю и соединяю четыре Евангелия.

Работа эта продолжается уже шестой год. Каждый год, каждый месяц я нахожу новые и новые уяснения и подтверждения основной мысли и исправляю вкравшиеся в мою работу, от поспешности и увлеченья, ошибки, исправляю их и дополняю то, что сделано. Жизнь моя, которой остается уже немного, вероятно кончится раньше этой работы. Но я уверен, что работа эта нужна, и потому делаю, пока жив, что могу».

Наконец, в Дневнике Толстого от 1 апреля 1884 г. находим следующую запись: «Встал рано. Взялся было за Евангелие — пересматривать всё и соединять, как приехал Урусов» (т. 49, стр. 76). Записей о продолжении работы в Дневнике нет.

Дальнейших сведений о работе Толстого над «Соединением и переводом четырех Евангелий» не имеется. Работа была сделана (хотя Толстой и не считал ее вполне законченной) и уступила место другим работам.

Интересные данные о работе Толстого над переводом Евангелий находим в неопубликованных «Воспоминаниях» И. М. Ивакина,[23] жившего в Ясной Поляне в 1880—1881 гг. С ним как с филологом Толстой советовался по поводу своего перевода.

«С самого первого раза мне показалось, что, начиная работать над Евангелием, Лев Николаевич уже имел определенные взгляды.... Научная филологическая точка зрения если и не была вполне чужда ему, то во всяком случае оставалась на втором, даже на третьем плане.... Историческую, чудесную, легендарную сторону в Евангелии, как известно, он совершенно устранял, считал неважной, ненужной.

— Какой интерес знать, что Христос ходил на двор? — говорил он. — Какое мне дело, что он воскрес? Воскрес — ну и господь с ним! Для меня важен вопрос, что мне делать, как мне жить?

Он очень не жаловал Ренана да, кажется, и Штрауса за то, что они обращали свое внимание именно на фактическую сторону в Новом Завете. Ренана он не любил еще и за то, что от «Жизни Иисуса» отдавало будто бы парижским бульваром, за то, что Ренан называл Христа «charmant docteur»,[24] за то, что «в переводах его из Евангелия всё так гладко, что не верится, что и в подлиннике так ...» Он имел в виду только нравственную, этическую сторону.... Иногда он прибегал из кабинета с греческим Евангелием ко мне, просил перевести то или другое место. Я переводил, и в большинстве случаев выходило согласно с общепринятым церковным переводом. «А вот такой-то и такой-то смысл придать этому месту нельзя?» — спрашивал он и говорил, как хотелось бы ему, чтоб было... И я рылся по лексиконам, справлялся, чтобы только угодить ему, неподражаемому Льву Николаевичу.... Большая часть работы по Евангелию прошла на моих глазах; нередко мне приходилось перечитывать написанное сейчас же, как только он оканчивал. Как рад он бывал, если что скажешь насчет его работы, особенно если не согласишься с ним (несогласие он относил насчет того, что я бессознательно проникнут церковностью)! Он весь превращался в слух, так и впивался в тебя.... Иное дело, если кто начинал оспаривать его взгляды в корне, в основе — тут не обходилось без крика, и громче всех кричал Лев Николаевич...

Все свои заметки, все переводы, словом, всё, что ни удавалось ему написать, он, бывало, показывал мне тотчас же. Сожалею, что не имел в то время привычки записывать — нашлось бы, пожалуй, немало интересного. Помню, раз призвал он меня утром в кабинет и с восторгом начал по черновой рукописи читать толкование к искушению Христа в пустыне.

— Я после этого нашел и для себя самого смысл жить, — сказал он мне в заключение. А то один раз. прибегает он ко мне в комнату из кабинета и указывает на то место в главе Матфея XVII, 24—27, где говорится о том, как Христос чудесным образом уплатил подать сборщикам.

— А вот так это место понять нельзя? — спросил он и перевел: Пойди, закинь уду, поймай рыбу и, раскрыв рот, то есть закричав , продай ее на рынке и вырученные деньги отдай сборщикам. Я после нашел, что ’αυοίεας τò στόμα действительно может значить «закричав»...