Луи-Себастьен Мерсье - Картины Парижа. Том I

Игорные дома опасны; но при этом нужно сказать, что молодой человек, путешествующий по Франции или вступающий в свет с пятьюдесятью тысячами ливров дохода в год, не должен бояться потерять некоторую сумму денег в честной игре. Все будет зависеть от дома, который он выберет. Если же он от такой жертвы откажется, можно с уверенностью сказать, что путешествие его будет неудачно, что он не увидит общества, которое должен был посещать, что будет вести себя недостойным образом и, весьма возможно, попадет в дурную компанию, где потратит еще больше денег, чем в хорошей. Страх быть обманутым толкнет его на гораздо бо́льшие опасности, а для богатого человека так же грустно совсем не играть, как и играть азартно или играть с первым встречным.

Вот что принято говорить по этому поводу в обществе, а я лишь твержу: minima de malis {440} 440 «Minima de malis» — латинская поговорка, означающая: «Из двух зол — меньшее». .

Какая разница между лопатой, которой огородник обрабатывает землю, чтобы умножить ее полезные дары, и той, которою игроки водят по столу, придвигая к себе выигранное золото! Благодаря тождеству названия невольно зарождаются в голове причудливые мысли, касающиеся трудной работы одной и праздной и алчной работы другой.

Здесь таких законов не знают. Женщины пользуются в этом отношении полной свободой и выбирают себе наряды, какие им только вздумается. Жена приказчика или лавочника может наряжаться, как герцогиня. Правительство в это не вмешивается. Частное лицо может окружать себя самой безумной роскошью; если оно уплатило все причитающиеся с него налоги, никто не запретит ему разоряться.

У нас нет Катона-стоика {441} 441 Катон (Старший) — см. коммент. 127. , который произносил бы громовые речи в защиту Аппиева закона {442} 442 Аппиев закон (lex Appia de culta mulierum, 215 до н. э.) — один из древнеримских законов против роскоши. Этот закон запрещал женщинам употреблять на украшения более 14 граммов золота, носить дорогие пурпурные ткани и т. п. В 195 г. Аппиев закон был отменен по предложению трибуна Валерия. , запрещавшего знатным римлянкам употреблять на украшения более пол-унции золота, носить разноцветные одежды, ездить по городу в экипажах и прочее и прочее.

Бернский сенат запрещает женщинам носить ленты, газ, кринолины и маленькие обручи из китового уса, но в Париже все жители напоминают в этом отношении трибуна Валерия, который возражал против закона Аппия, защищая римских дам. Женщины не могут служить ни в суде, ни у подножья престолов, ни в армии; они не носят ни крестов, ни орденов, они лишены знаков отличия, удовлетворяющих гордость мужчин и вознаграждающих их за службу. Что же в таком случае остается на долю женщин? Наряды и драгоценные украшения. Вот что составляет их радость и гордость. Зачем же их лишать этого минутного блеска и счастья, этого домашнего царства?

Все это, может быть, и хорошо сказано. Но ведь траты на этот бесполезный блеск отражаются на существовании детей. Жалка та роскошь, которая ради раззолоченного салона, ради свечей, кружев, вышитых платьев, драгоценных вещей, украшенных резьбой каминов и прочего уменьшает обеденные порции и заставляет поститься и гостей и слуг. А эта ребяческая роскошь присуща теперь всем буржуа, возгордившимся полученным званием или службой.

Расточительность женщин идет своим чередом; маленькие состояния приходят в разорение; родовые имения ко дню совершеннолетия детей оказываются в полном упадке.

Великий герцог Тосканский запретил чрезмерную роскошь, пригрозив нарушителям этого запрета одним лишь своим неудовольствием. И это возымело бо́льшую силу, чем все принудительные законы.

В настоящее время все благородные флорентинцы носят только черные платья. Наши проповедники и экономисты произносили громовые речи, но им не вняли. У нас полицейские комиссары не бранят всенародно, как во Флоренции, женщин, носящих перья, и не пытаются срывать с их голов эти украшения, до которых как модистки, так и покупательницы — большие охотницы.

Иностранец, приезжающий в Париж, часто бывает введен в заблуждение: он воображает, что несколько рекомендательных писем откроют ему настежь двери наиболее знатных домов. Это большая ошибка: парижане избегают сближаться с людьми, боясь, что такие отношения потом будут им в тягость. Проникнуть в старинные дворянские дома очень трудно; нелегко также попасть и в дома разбогатевшей буржуазии. Толпа ловких и смелых авантюристов, представительных по внешности, столько уже раз обманывала доверчивых людей, что теперь ко всем иностранцам стали относиться с большой осторожностью.

К тому же прием друзей и знакомых отнимает столько времени, что поддерживать еще знакомство с человеком, которого будешь видеть всего лишь в течение нескольких месяцев, уже нет возможности. Парижанин бережет каждый час и сходится с незнакомым трудно; он вежлив, но не общителен.

Итак, мошенники всех стран принесли не мало вреда честным людям, путешествующим с целью самообразования. Одни только знаменитости разрушают на своем пути все преграды и имеют доступ всюду. Прочих же удостаивают несколькими приглашениями на обед и официальными визитами, но не допускают на частные собрания, где присущие парижанам любезность и остроумие проявляются во всем блеске.

Иностранец, чувствуя, что с ним обращаются слишком церемонно, испытывает некоторую неловкость и на следующий же день устремляется в игорные дома, в кабаки, в общество продажных женщин; там он весело проведет время, но, вернувшись на родину, не будет иметь никакого представления о духе, господствующем в высших классах парижского общества, и разврат, с которым он имел дело, будет считать присущим всем жителям столицы.

Общественные увеселения вознаградят его за стеснение, которое он испытал в домах частных лиц, а увеселения эти многочисленны. Он будет поэтому прекрасно осведомлен и о театральных представлениях, и о новых модах, и о закулисных анекдотах, и о всех новостях дня, но он ничего не узнает о тайных пружинах, которые приводят в движение характеры и состояния и сообщают всем общественным событиям изумительную подвижность. Он так же мало узнал бы обо всем этом, если бы провел это время в Берлине, Дрездене или Петербурге.

Иностранец, не имеющий друзей, а следовательно и постоянного общества, путешествует как бы впотьмах по городу среди шестисоттысячного населения, занятого исключительно своими личными делами и удовольствиями. Он в один и тот же день может попасть и в более или менее сносную, и в плохую, и в отвратительную компанию, не научившись их различать. Очутившись же потом в своем превосходно меблированном доме, не сумеет распознать тысячу обманчивых вещей, к которым надо присматриваться внимательно, чтобы увидеть их в настоящем свете. Если же он безвыходно просидит дома всего какие-нибудь три дня, все сочтут, что он уже уехал; о нем никто не вспомнит, его одолеет скука, и он будет проклинать столицу.