Луи-Себастьен Мерсье - Картины Парижа. Том I

Надписи с наименованием улиц появились только с 1728 года. Раньше эта роль предоставлялась традициям. Сначала надписи делались на жестяных пластинках, но время и дожди быстро стирали их; теперь их высекают на самом камне.

Скоро мы увидим вокруг площади, где помещается новое здание Французской комедии, улицы Корнеля, Расина, Мольера, Вольтера, Кребийона {312} 312 Кребийон — см. коммент. 243. и Реньяра {313} 313 Реньяр, Жан-Франсуа (Regnard, 1655—1709) — французский комедиограф, один из продолжателей мольеровской традиции; происходил из богатой буржуазной семьи. Его лучшие комедии — «Игрок», «Безумства любви», «Двойники», «Всеобщий наследник». , что сначала возмутит, конечно, эшевенов, считающих, что им одним принадлежит старинное и лестное право называть улицы своими славными именами. Но мало-по-малу они свыкнутся с этим новшеством и начнут смотреть на Корнеля, Мольера и Вольтера как на своих сотоварищей по славе. В конце концов улица Расина будет существовать рядом с улицей Бабиль, не вызывая особенного удивления среди квартальных, околоточных и других чинов городского управления.

Литературный год {314} 314 «Литературный год» — журнал Фрерона (см. коммент. 30). сыграл недавно довольно забавную шутку, объявив, что позади нового театрального здания окажется тупик Лагарпа. Автор невероятной трагедии Бармакиды {315} 315 «Бармакиды» — посредственная трагедия из персидской истории Жана-Франсуа Лагарпа (Laharpe, 1739—1803) — французского поэта и критика, друга Вольтера; он известен, главным образом, своей «Историей литературы». «Бармакиды» были впервые представлены в Париже в 1778 г. и, несмотря на все старания друзей Лагарпа, в числе которых видную роль играл русский посол, граф Шувалов, потерпели полную неудачу. Трагедия выдержала только одиннадцать представлений. С Жаном Лагарпом не следует смешивать швейцарца Фредерика-Сезара Лагарпа (La Harpe, 1754—1838), воспитателя Александра I. должен бы сам над этим посмеяться, узнав, что, совершив свой жизненный путь и написав несколько якобы трагических строф, он дал имя некоему тупику!

Сколько г-н де-Вольтер ни ратовал за слово impasse {316} 316 Мерсье ошибся, утверждая, что предложенное Вольтером слово impasse не войдет в язык: оно постепенно завоевало себе право гражданства и совершенно вытеснило ненавистное Вольтеру «cul-de-sac». (См. коммент. 58.) , — им не стали пользоваться, и по-прежнему говорят:

le cul-de-sac du Fort-aux-Dames, le cul-de-sac des Feuillantines, le cul-de-sac de Jérusalem, le cul-de-sac du petit Jésus, le cul-de-sac du Quatre-vents, и т. д.

Не так давно начали нумеровать дома, но почему-то оставили это полезное начинание. Какие неудобства могло оно вызвать? Было бы несравненно проще и легче отправиться к такому-то господину непосредственно в дом № 87, чем разыскивать его по соседству с трактиром Искусная Повариха, или Серебряная Борода, в пятнадцатой подворотне вправо или влево от такой-то улицы. Но ворота, говорят, не позволили себя нумеровать! В самом деле, как можно допустить, чтобы особняк господина советника, господина генерального откупщика или его высокопреосвященства носил на своих стенах какой-то презренный номер?! Что сталось бы с его гордым мрамором? В этом отношении все похожи на Цезаря: никто не желает быть вторым в Риме, не говоря уже о том, что тем или другим благородным воротам пришлось бы числиться после какой-нибудь мещанской лачуги. Это придало бы им видимость равенства, установления которого следует всячески избегать. А потому скоро во всех газетах, в отделе объявлений о похоронах, извещение о смерти некоего слесаря уже не будет стоять рядом с извещением о смерти какого-нибудь маркиза: их будет разделять черная черточка. Это уже было кем-то предложено.

Все поняли необходимость преподавать детям не одну только латынь; возникло несколько пансионов, где проходят полный курс образования на совершенно новых началах. Оно очищено от примеси педантизма, который присущ другим заведениям. Было в высшей степени нелепо давать одинаковое образование будущему военному, судье, купцу и доктору и всячески суживать самое необходимое — изучение живых языков.

Итак, теперь существуют в Париже новые пансионы, в которых обучение ведется по вполне разумному плану. Там допущены все науки, там каждый ученик выбирает себе ту отрасль знания, которой будет отведено господствующее место в избираемой им карьере. Этого рода заведения обязаны своим возникновением умственному прогрессу и часто повторяющимся, вполне обоснованным жалобам писателей на прискорбную рутину, царящую у нас в университете.

Последний все еще слепо следует пустым и пагубным обычаям; скоро в его стенах будут учиться только дети низших классов общества, которых бедность заставит следовать по пути старых безрассудств.

Маленькие пансионы, существующие при самом университете, представляют собой нечто до крайности смешное и безобразное. Пища духовная там стоит на еще более низком уровне, чем пища телесная. Несчастные наставники, так называемые gâcheux, живут в такой острой нужде, что их одежда уступает даже скромной и дешовой одежде аббатов. У них сборное платье; их жирные волосы подстрижены в кружок; на ногах черные чулки, разорванные штаны, цветное верхнее платье, ни крошки пудры; у них вид голодающих людей, истощенные лица.

Этим латинистам платят меньше, чем лакею пансиона. Хозяйка заведения урезывает им порции мяса и хлеба; служанки им грубят; ученики, видя, с каким презреньем к ним все относятся, над ними насмехаются и мучают их.

Никакого досуга; ни отпусков, ни вакаций у них не бывает. Дни, когда другие отдыхают, для них полны утомления и труда. Они сопровождают учеников на прогулки, отвечают за целость их рук и ног; поправляют письменные работы трех классов, дают отчет в занятиях и заведующему пансионом, и преподавателям коллежа, и родителям учеников. Они робко проявляют свой авторитет над толпой шалунов; встают раньше их, ложатся позже; наблюдают за ними денно и нощно, всегда оказываются виновными — то в излишней мягкости, то в строгости — и живут постоянно под страхом быть выставленными со всею своей латынью за дверь. Сторожа и поварята во сто раз счастливее их.

Нужно некоторое время пробалансировать между омутом и этими грустными обязанностями, прежде чем решиться остановить свой выбор на последних. И все же не мало людей, ныне пользующихся известностью в литературном мире, начало именно так, до такой степени властная рука нищеты порой гнетет нарождающийся талант.

Армия бесполезных слуг, существующая только для пышности, представляет собой серьезную опасность, являясь средоточием всевозможных пороков, пагубные последствия которых с каждым днем все растут и грозят рано или поздно привести город к неизбежной катастрофе.