Рязанов Александрович - Барон в юбке

…Розовых слоников…

… Ну, конечно же, – слоники!!! – перед глазами закружились картины пережитого три недели назад кошмара: тот же самый лес, тот же бредовый туман и беззащитно прижимающееся к моей груди тельце в чудной пижаме, веющее почему-то таким родным и далеким теплом, и исполненный пережитого страха и отчаянной надежды детский шепот:

– Пап, ты ведь забелешь меня отсюда, плавда? Ты ведь за мной плишел?

…и мой собственный, от волнения скрипящий, словно несмазанное тележное колесо, надтреснутый голос:

-Все, все хорошо, маленькая, я заберу тебя отсюда, не бойся…

…Но…

…Это что же получается? Выходит, та самая девочка, которую я, очнувшись от того чудовищного и такого живого кошмара, пытался потом, движимый диким чувством взятой на себя ответственности за нее, вюду найти, и есть истинная хозяйка моего нового тела? А я, значит, всего лишь временный обитатель пустовавшей оболочки?

С трудом найдя в себе силы поднять взгляд, я посмотрел ей в лицо:

– Ты…?

…Она бросилась мне на шею, обняв, как самого родного в мире человека, и громко, взахлеб, разрыдалась:

– Я , папка, я… – Идем домой…

На мое голое плечо ручьем полились горячие, до озноба обжигающие кожу, слезы.

Не знаю, почему, но на меня разом нахлынули все те чувства, которые, наверное, испытывает скрывавшийся всю жизнь от уплаты алиментов отец-раздолбай, спустя много лет, случайно встретивший на улице смутно знакомую чертами лица молодую мать с ребенком, как две капли воды похожим на него самого, и теперь, осознав всю глубину своего греха, жесточайшим образом раскаивающийся.

Сглотнув подкативший к горлу комок, я выдавил:

– Домой? Куда это?

Шмыгнув носом, она ответила:

– К нам домой, глупенький, ты что, ничего не помнишь?

Оглянувшись туда, куда указывал ее взгляд, я лишь теперь увидел как будто прорезь в ткани реальности, напоминающую слегка приоткрытую прямо в воздухе дверь, из-за которой падал в туманное болото лучик теплого света.

– И его давай заберем, здесь ведь холодно – уже командным тоном заявила моя чудесным образом обретенная дочурка, кивая на Гримли.

Взвалив на руки огромное тело, мы с превеликими трудностями – великоват все-таки Молчун для щуплой девчонки да немощного калеки (черт, как же мерзко вновь ощущать себя тем, кем я являюсь на самом деле!) мы втащили его в приветливо распахнувшийся воздух.

Я действительно попал ДОМОЙ!!! Точнее, в то место, которое я в мгновение ока ощутил своим домом.

Все, буквально все меня окружающее, просто твердило мне: это – мое. В маленькой, но уютной комнатушке было собрано все, что ассоциировалось у меня, с самого раннего детства и до самого последнего момента с домом: здесь были и вязаные бабушкой из цветных лоскутков ткани мягкие половики, на которых я просто обожал валяться в детстве, и скрипучие, работы самого Кулибина отцовы ходики, подаренные ему дедом и украденные во время одного из моих многочисленных отъездов, и мой любимый письменный стол, давно сгоревший в пожаре, и десятки других вызывающих ностальгию и щем в сердце мелочей, незаметно сопровождающих нас по жизни, отсутствие которых мы ощущаем, лишь безвозвратно потеряв их.

Опустившись без сил рядом с Гримли, которого чуть не выронил из враз ослабевших от нахлынувших чувств рук, на мягкий половик, я, плохо видя от затянувшей глаза паволоки, полной грудью втянул запах своего дома.

В нем незаметно смешивались все запахи моих прошлых жилищ: и тот неуловимый, но четко впитавшийся в память запах дома моих родителей, где я провел детство, и пряное тепло деревенской бабушкиной избушки; и сухой, пропитанный ароматом трубочного табака и старинной, красного дерева мебели запах кабинета деда-профессора; и спертый, пахнущий прелым матрацем и половой краской воздух моей холостяцкой конуры, в которой я проживал не будучи в командировках; и , наконец, никогда не присущее мне, но очень органично вписавшееся в общую картину, тихое, разлитое в воздухе тепло уютного семейного гнездышка, которого у меня никогда не было.

Лика, плюхнувшись со мной, дурацки улыбающимся, рядом, рассказывала, рассказывала, а я , словно сквозь ватные пробки ее слыша, улавливал ее слова лишь с пятого на десятое:

– Когда ты принес меня сюда, а потом исчез, я сначала испугалась – тебя очень долго не было. Я вышла через Дверь в Лес и снова заблудилась, меня нашла Бреголисса и привела домой. И сказала, чтобы пока не вырасту, никуда не выходила. Я хотела видеть тебя, а она сказала, что это невозможно. Потом она дала мне зеркальце-окно и я смогла видеть то, что видишь ты, и мне не было больше скучно. А потом я нашла твои книжки и научилась читать. А Бреголисса приходит иногда и рассказывает, как жить в Лесу. Мы иногда гуляем вместе. Тут так долго время течет…

Папа!!! Ты меня совсем не слушаешь!

Я оторвался от закружившего меня хоровода мыслей:

– Да, что ты там рассказывала про зеркальце-окно?

Она обиженно надула губки бантиком:

– А вот и не скажу! Затем, улыбнувшись, протянула мне маленькое зеркальце из полированной бронзы, из тех, какими пользуются в Млинковке женщины, протянув его мне: -Вот оно!

Едва я взял его в руки, полированная поверхность затуманилась, потемнев, в глубину его потянул отчетливый ветерок, постепенно усиливающийся. Хотя нет, это вовсе не ветер, это просто меня затягивает в бездонный, черный провал…

– Папа!!! – мягкие ладошки пытаются ухватить меня за спину, не дать провалиться внутрь этого кошмарного водоворота, но соскальзывают, хватая пустоту.

…И вот я уже падаю, кружась, на дно бездонного черного колодца, все ускоряя свое головокружительное падение…

…Удар…

…Лежу в абсолютной темноте, и , словно рыба, выброшенная на берег, пытаюсь втянуть в почему-то совсем опустевшие легкие глоток воздуха.

… Удар по лицу…

…Еще один.

– Лан Ассил!!! Очнитесь!

Чувствую, что меня, натужно сопя, волокут куда-то. Жмурюсь от яркого, слепящего глаза после абсолютной темноты, света.

Женский вскрик…

Лан Ассил!!! Выженщина??!

Нахожу в себе силы улыбнуться :

– Миора, а вы до сих пор так и не догадались?

(1)’Буланым ахал-такинцем’ – крайне редко в чистом виде встречаемый оттенок масти лошадей. Туркменская лошадь такой масти напоминает своим экстерьером отлитую из чистого золота статую и крайне ценится среди власть имущих. Известны (и отнюдь не единичны) случаи, когда за ахал-такинских лошадей столь редкого окраса платили цену золотом, вес которого во много раз превышал вес самого животного.

***

Василий Крымов.

Третий день прошел с тех пор, как мы покинули деревню, и все еще идем по этим ‘чертовым’ Чертовым Шеломам.

Я, признаться честно, уже отчаялся увидеть в этом новом мире что-нибудь еще, кроме покрытых непролазным лесом мелких сопок да бурных ледяных ручьев, каждые две сотни шагов преграждающих путь.