Рязанов Александрович - Барон в юбке

В запасе у зеелгурского коменданта было еще пять-шесть декад – вот-вот должно было наступить осеннее распутье, во время которого даже наторенный Тракт становился практически непроходимым. За это время Легат должен был принять план, что делать дальше, и успеть привести его в исполнение.

Как заместитель наместника провинции, (старый наместник ушел в карательную экспедицию вместе с о Вторым Легионом) легат наконец принимает решение. Он отдает приказ по цепи гелиографов снимать все гарнизоны с блокпостов по Мокролясскому Тракту, поток беженцев по которому в последние дни практически сошел на нет.

Пять центурий дорожной стражи, что квартировали на заставах, прикрывающих путь из Фронтиры, бросив все, должны были ускоренным маршем выдвигаться в Зеелгур, оставив лишь пару-тройку наблюдателей на каждой станции связи. Все, что могло пригодиться наступающим войскам противника, должно быть разрушено или сожжено.

Наступило тяжелое, давящее затишье.

***

Неделю спустя после появления в Зеелгуре первых узников халдейских лагерей, поток вызволенных блотянами пленников сначала уменьшился до тонкого ручейка, а потом и вовсе прекратился.

Вместе с каторжанами, которые отказались выпустить из рук врученное им блотянским рурихмом оружие, именуя себя теперь его кметями, легионеры форта организовали постоянное патрулирование всех троп и тракта, ведущего вглубь халдейских территорий, но новые беглецы не появлялись.

Вывод напрашивался сам собой: либо шальной барон нарвался наконец на превосходящие силы противника, либо ушел слишком далеко в тылы харисеев, а всех освобожденных ведет с собой, или же отправляемых в форт людей вновь перехватывают по дороге.

Не смотря на явную очевидность первого, и основательную притянутость за уши второго, никто из обитателей разросшегося палаточно-фургонного городка не хотел поверить в то, что с Ле Грыммом и его отрядом могло приключиться что-нибудь плохое.

Ситуацию разрядило появление самого барона Ле Грымма.

***

Встречать отряд блотян, уже успевших стать легендарными, собрался весь гарнизон форта.

Легат Хирамону, заранее предупрежденный о знаменательном событии, для такого случая обрядившийся в парадные доспехи. Он лично вышел приветствовать храбреца-барона с дружиной, сумевших в безумно храбром рейде по халдейским тылам освободить без малого тысячу человек.

Практически все жители палаточного городка сгрудились у стен форта, ожидая появления людей, уже ставших в среде беженцев живой легендой.

По периметру плаца, оттесняя толпу зевак, выстроились в парадном облачении легионеры. У входа в форт, стоя на подъемном мосту, застыл, в окружении лучших офицеров, сам Легат.

– Идут! Идут! – пронесся над людским морем говорок.

Толпа замерла в ожидании, даже видавшие виды легионеры подтянулись и приосанились.

Сначала, из-за поворота тракта, скрытого невысоким ивняком, появились патрульные кмети, ведомые выделенным им в начало декурионом, следом за ними, до боли слепя глаза отблесками надраенных медных пластин доспеха, появились и сами блотяне.

Во главе пешей колонны двигались два всадника – один – ширококостный, на крупном, породистом камале, снаряженный в древние, образца прошлого века, мокролясские латы – типичный мелкопоместный лан, другой же, в ниспадавшем с плеч бесценном плаще из шкуры бьорха, закованный в нечто и вовсе нигде невиданное, гарцевал верхом на злобно скалящей зубы гулльской верховой твари.

Позади этих рыцарей, в двуколке, ехали две молоденьких девушки с детьми, а сразу за повозкой печатали шаг, забросив на плечо ужасающие гибриды топора с пикой, пешцы.

Под разбитную песню на каком-то варварском наречии, сильно похожем на исковерканный мокролясский, на плац форта выходили идеально ровным строем, чеканя шаг, словно элитные гвардейцы на императорском смотре, полтора десятка безусых юнцов в куртках из толстой кожи, наскоро оклепанных медными бляхами.

Следом за ними, старательно пытаясь тянуть в унисон малопонятные слова, топали вразнобой еще пять или шесть дюжин заросших, сильно изможденных, в большинстве своем, одетых в какую-то рвань, но с горящим взором и крайне гордых собой, мужиков, вооруженных кто и чем попало. Еще далее пылили телеги обоза с бабами и ребятишками.

В песне, насколько смог разобрать знающий полтора десятка наречий легат, говорилось о какой-то Марусе, что проливает громко капающие слезы о своем любимом, уходящем на войну. Не смотря на глупый на первый взгляд, малопонятный текст, необычный мотив явно способствовал слаженности движения строя, заменяя, по видимости, используемые в имперских войсках для той же цели легионные литавры.

Когда арьегард колонны приблизился настолько, чтобы подслеповатый старческий взгляд легата смог их нормально рассмотреть, лицо Его Благородия удивленно вытянулось, а у многих офицеров, так и вовсе поотвисали челюсти: отчаянные сорвиголовы и умелые воины, о которых так много, взахлеб, рассказывали прибывающие, на превый взгляд казались просто ватагой зеленых сопляков, у многих из которых даже борода на лице не росла, а легендарный рурихм – тот и вовсе: хоть и очень рослым, стройным, но – безусым юнцом, гораздо моложе большинства своих вассалов.

***

В полутемном, освещенном лишь кроваво-рыжим отблеском множества факелов, верхнем зале форта Зеелгур вокруг огромного, почти на все помещение, стола, на котором тщательно сотворенная неведомым умельцем из мелких щепочек, песка и цветного гравия, застыла Кримлия в миниатюре, задумчиво сгрудились четверо.

Трудно было представить себе более разношерстную компанию: суровый пожилой муж с легатским венком, водруженным на бритый налысо череп, с цепким, пронзительно-властным взглядом человека, привыкшего повелевать; высокий, худощавый парень с ангельским личиком юного херувима, резко контрастировавшим с массивной шейной гривной рурихма-старейшины на шее и тонкими прядями пробивающейся седины в густой шевелюре.

Кроме вышеперечисленных лиц, в зале присутствовали: громадный, бьорхоподобный воин в алом плаще центуриона с нашивками Пятого Кримлийского и еще один старик – худой, словно жердь, с огромной, покрытой залысинами и старческими пигментными пятнами лобастой головой на тонкой шее и длинными, казалось, способными гнуться в различных направлениях чувственными пальцами. В пальцах тот задумчиво вертел крошечный муляж форта, искусно склеенный из тонких соломинок.

– Так где, по-вашему, расположен концентрационный лагерь для нехалдеев? – скрипучим, подобно давно несмазанной ступице тележного колеса, голосом проскрипел венценосный.

– Вот здесь, мой Легат, в сорока милях от Баальбека. – заскорузлая, заросшая густой рыжей шерстью, рука с закаменевшей до состояния копыта от постоянного сжимания рукояти клинка кожей, грубо ткнулась толстым и коротким, как сарделька, пальцем в карту рядом с невысоким сооружением из камешков и пропитанного клеем песка, помеченном как ‘Баальбек’.