Владимир Шилкин - Ветер истории

Интересно, он что, ночью к самолету прибежал? Сбили мы его вечером, а сейчас только 10 часов утра. Зачем ему эта раздолбанная этажерка да еще так срочно?

— Однако, есть еще один не решенный вопрос, — заявил подполковник. — Вы сами только что сказали, что забрали оружие. Я настаиваю на передаче пулеметов нашему отряду. Они необходимы для вооружения аэроплана после его восстановления.

— Нам эти пулеметы тоже необходимы для отражения предстоящего наступления германцев, а самолет вы восстановите еще неизвестно когда. Тем более, что с вражеской авиацией мы боремся успешнее вас, — уперся я.

— Фельдфебель, не забывайтесь, — осадил меня Петухов и повернулся к покрасневшему от злости майору. — Однако, должен заметить, что он прав. Восстановить аэроплан до начала наступления совершенно невозможно. Полагаю, до момента окончания ремонта это оружие будет полезнее у нас.

— Ваше высокоблагородие, дело в том, что пока трофейный аэроплан в ремонте, я предполагал вооружить им одну из наших машин, — подполу явно попали в больное место, но однажды проколовшись на бездоказательных обвинениях порочащих честь полка, он старался не обострять отношения.

— А разве сейчас они не вооружены? — удивился полковник.

— Вооружены, но отечественными пулеметами, а они не оборудованы синхронизатором. Из-за этого приходится крепить их к верхнему крылу, а это крайне затрудняет прицеливание. Да и использовать авиационный пулемет на земле крайне неудобно из за устройства спуска.

— Что ж, это действительно, меняет ситуацию.

— Синхронизатор и привод спуска – это отдельные приспособления, приделанные к обычным "Максимам". Их можно снять и передать для установки на самолеты, — тут же влез я. — Так всем будет удобней, так как оружие в обоих отрядах останется унифицированным, а пулеметная спарка на броневике будет крайне эффективна.

— Не уверен, что германские устройства подойдут к нашим пулеметам, — летун скривился от необходимости отвечать мне и сразу же повернулся к полковнику. — Я бы не хотел рисковать.

— В таком случае, господин подполковник, я, конечно, отдам вам германский пулемет, но думаю, будет справедливо, если вы ВРЕМЕННО уступите нам освободившуюся установку. Она, действительно, будет нам крайне полезна.

— Конечно, Константин Эммануилович! О чем речь, мы же делаем с вами одно дело.

— Вот и славно. Фельдфебель Пациент, я выражаю вас свое удовольствие подготовкой солдат и решительностью действий. Однако, — полковник поднял палец, — если вы еще раз позволите себе разговаривать со старшим по званию в таком тоне, то будете сурово наказаны. Сейчас ступайте в отряд и подготовьте оружие к передаче.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие! Рад стараться! Виноват, больше не повторится.

Развернувшись, я строевым шагом вышел за дверь и на предельной скорости рванул в расположение. Сапоги с летунов стянули мои ребята и надо было срочно все спрятать до лучших времен. Блин, а ведь летчик теперь точно зуб на меня держать будет.

Оказавшись снаружи, я поторопился к своим. Не просто так полковник велел подготовить пулемет к передаче. Готовить там нечего, а вот подчистить все возможные незаконные трофеи надо. Не знаю, поверил в мою честность Петухов или нет, но явно допускал, что мог и недоглядеть за солдатами по неопытности. Ко мне вообще относились несколько снисходительно, не считая настоящим военным. Настоящему Петухов точно не спустил бы такого поведения как сейчас, а мне даже удовольствие выразил. (Это здесь аналог нашей благодарности. Интересно, бывают удовольствия перед строем и с занесением в личное дело?) Хотя, скорее, он это сделал, чтобы летчику шпильку пустить. И поделом, нечего было на полк тень бросать.

Влетев, в наш сарай сразу же усмотрел непорядок.

— Иванов! Сапоги надень свои, а эти убери подальше сейчас же, пока никто не видел. Вообще все, что с самолета взяли, кроме оружия спрятать! Нам мародерку шьют, трибуналом грозили.

Народ сразу же обеспокоенно забегал, бормоча под нос удивительно солидарные мнения о командовании. Те, кто вчера не участвовал в подвиге, мнение в целом разделяли, но героев подкалывали. Ну да ладно, это от зависти. Сами-то ни трофеями не разжились, ни боевых граммов не получили. Занял их подготовкой пулеметов к передаче. Приказал протереть тряпочкой и спрятать ленты с патронами. Сказано пулемет отдать, значит только пулемет и отдадим. Все закончилось минут через двадцать. После чего собрались на учебную езду. В этот раз ехали на втором броневике, который Огурцов, наконец-то, объявил готовым к употреблению. От идеи подготовки только двух водил, я подумав отказался и готовил две пары. Мало ли что. Покатушки прошли как обычно. Ребята осваивались за рулем и больше не пытались согнуть баранку побелевшими от напряжения пальцами. Пулеметчики тоже начали приспосабливаться к качке. Надежда не застрять посреди поля под огнем стала чуть менее робкой. К обеду, как обычно, вернулись. Пулемет уже увезли и даже, чего я не ожидал, сразу отдали русскую спарку. Так что я, поев, принялся писать рапорт о вчерашней поездке и бое с самолетом, который здесь называли исключительно аэропланом.

— Воин Сергий?

Я, озадаченный таким обращением, обернулся. Рядом стоял священник, правда какой-то странный, не по канону. Нет, борода, хоть и короткая, ряса, крест все было на месте. Непривычным был общий образ: спортивная фигура, сапоги под явно укороченной рясой и стриженная наголо голова под форменной черной шапочкой. Не знаю как это шапочка называется. Священник оценив мой удивленный вид, истолковал его по-своему и смущенно поправил шапочку.

— Что делать, приходится по-окопному ходить, а то вшей не избежать. Вы ведь фельдфебель Пациент?

— Да, а что?

— Вы исповедоваться не желаете? Неделю ведь уже в армии почти да и в госпитале, как я слышал, вы не смогли исповедоваться и причаститься.

Все-то он знает. В госпитале ко мне действительно подходил местный священник. Тот был совсем другим. Уставшим и каким-то грустным. В нашу палату он заглядывал по обязанности и без всякого желания – господа офицеры к церковникам относились иронично. Тогда я сообщил, что исповедоваться не могу по причине потери памяти, получил записку с текстом "Отче наш" и "Богородица дево, радуйся" и наказ читать их утром и вечером.

— Вовсе не неделю да и каяться мне пока не в чем. Времени у меня грешить нет, занят все время, — поспешил я отмазаться. Общения со священниками я опасался. Правду говорить все равно нельзя, а врать стыдился да и опасно – расколют на раз.

— А правило утреннее и вечернее читаешь, раб божий?

— Э-э-э… ну-у-у… Солдаты читают, а я слушаю, — сказал чистую правду, умолчав, что читают не все, а я слушаю обычно из своей лежанки. Если уж совсем точно, то именно молитвы меня и будят.