Вадим Дамье - Либертарные представления о гражданском обществе

Анархистам предстояло предложить анализ триумфа этатизма и растворения общества и дать свой ответ на них.

Существо этого ответа сводилось, в первую очередь, к двум основным моментам. Во-первых, в критике индустриализма как материальной основы разрушения общества, а во-вторых, в представлении о «восстановлении» общества в ходе социальной борьбы.

Новые явления не поколебали общее представление анархистов о несовместимости государства и общества, но внесли нюансы во взгляды на устройство самого общества. Ведущий теоретик межвоенного европейского анархо-синдикализма Рудольф Роккер не просто повторил прежние положения о естественном происхождении человеческой социальности и узурпаторской функции государства, но и сформулировал тезис о двух тенденциях в историческом развитии человечества. «Есть две формы социального общежития, — говорил он. — Существует совместная жизнь, облик которой диктуется людям сверху какого-либо вида центральной властью, как бы таковая ни называлась: государством, церковью или диктатурой пролетариата. И существует совместная жизнь, развивающаяся свободно снизу вверх и находящая свою естественную основу в коллективных интересах людей и проявлениях их солидарности друг с другом. Выражением первой формы человеческого общежития служит закон; выражением второй — свободное соглашение»[19]. Роккер выделял в истории периоды торжества первой и второй форм, причем именно с периодами централизма связывал культурный и духовный упадок. В этих представлениях отразилось понимание того факта, что общество не есть нечто целое, противостоящее государству, но в нем существуют своего рода обширные сферы, уже поглощенные им. Соответственно, вставал важный вопрос о том, чтобы не допустить такого поглощения. В фашизме и большевизме анархисты видели именно проявление тоталитарной этатистской тенденции к полному растворению общества в государстве и считали крайне необходимым сопротивляться ей. Так, итальянский анархо-синдикалист Армандо Борги отмечал, что как фашизм, так и большевизм стремятся «превратить государство в силу, призванную диктовать свои законы экономике и определять своими декретами ход экономического развития...»[20]. Крайние выражения всемирной тенденции к всеохватывающему государственному капитализму видел в фашистской и сталинской диктатурах русский анархист Всеволод Волин[21].

Более дифференцированным стало отношение анархистов к экономике и ее месту в соотношении государства и общества. Прежде либертарии (к примеру, Кропоткин) отмечали роль союза между государством и частным капиталом в деле разрушения общества, однако в тот период частная экономическая деятельность могла еще казаться фактором если не социального освобождения, то хотя бы смягчающим всевластие государства. С развитием связей между государством и бизнесом, их сращиванием и с широким внедрением новой индустриальной техники, превращающей изолируемого человека в придаток машины, положение изменилось. Теоретики аргентинской анархистской рабочей организации ФОРА впервые выдвинули идею о том, что, наряду с аппаратом «политического государства», можно вести речь о механизмах «экономического государства». «Под «политическим государством», — писал идеолог ФОРА Эмилио Лопес Аранго, — мы понимаем совокупность законов, которые навязывают населению принудительный «общественный договор». Под «экономическим государством» мы понимаем совокупность организационных форм, свойственных капиталистическому режиму, которые сохраняются даже после осуществления смены юридической системы и переживает любые политические революции. Мы хоти сказать тем самым, что можно разрушить всю социальную организацию, ликвидировать историческое государство, экспроприировать буржуазию и уничтожить частную эксплуатацию, но эти материальные перемены не будут означать окончательное устранение капитализма». Именно это, по мысли Лопеса Аранго, произошло в России после 1917 г.[22] Иными словами, ФОРА имела в виду сохранение самой централизованной, индустриальной, фабричной формы организации производства и разделения труда, которая способствует уничтожению навыков самоорганизации и солидарности. Вместе с государством и юридическим правом частной собственности, эта форма, как самостоятельный фактор, служит орудием порабощения людей.

Формула об «экономическом государстве» не нашла распространения в мировом анархистском движении, а в период широко распространенных иллюзий насчет освободительного потенциала экономического и технического развития эта критика индустриализма была чуть позже основательно забыта. (Лишь Р.Роккер и некоторые испанские анархисты еще напоминали в начале 1930-х гг. о разрушительном воздействии техники на человеческую личность[23]). К этим антииндустриалистским идеям человечество вернулось лишь в 1970-х гг., когда видный французский социолог Андре Горц, например, заявил о том, что вся «матрица» современного крупного производства не поддается социализации и коллективному управлению со стороны «рядовых» людей[24].

Важным следствием ощущения разрушения общества и его колонизации государством стало представление о необходимости «возродить» его, то есть «восстановить» разрушаемые социальные связи между людьми, основанные на самоорганизации, солидарности и взаимопомощи. Практически все анархисты сходились в том, что такое «восстановление» не происходит «автоматически», но может осуществиться лишь в процессе борьбы людей за свои права — экономические, социальные, духовные. Только такая борьба могла, в их представлении, придать людям стимул к объединению своих усилий и к взаимопомощи, то есть пробудить их уснувшие социальные инстинкты. Однако либертарии расходились во мнении относительно того, какими путями следует идти к этой цели.

Например, европейский революционный синдикализм и анархо-синдикализм предлагал, по существу, нечто в роде создания параллельных социальных механизмов сопротивления, которые могли бы осуществить революцию и заменить собой существующие механизмы государства и поглощенные им общественные сферы. Эта идея была впервые развита во французском синдикализме. Предполагалось, что революционные профсоюзы, ведя борьбу как за повседневные интересы, так и за социальное освобождение трудящихся, могли бы постепенно вовлечь в свои ряды всех производителей, а затем захватить в свои руки управление предприятиями, распределением и социальными вопросами и стать, таким образом, готовой основной единицей будущего свободного, безгосударственного общества. «В деле повседневных требований, — указывалось, например, в «Амьенской хартии» французского революционно-синдикалистского профобъединения Всеобщая конфедерация труда (1906 г.), — синдикализм стремится к координации усилий рабочих, к достижению немедленных улучшений... Но эта забота есть лишь одна из сторон дела синдикализма; он подготовляет интегральное освобождение, которое может быть осуществлено лишь посредством экспроприации капиталистов..., и он считает, что профсоюз, являющийся ныне объединением сопротивления, станет в будущем группой по производству и распределению, основой реорганизации общества»[25]. В 1920-х — 1930-х гг. анархо-синдикалисты делали основной упор именно на такую организационную подготовку революции, стремясь заранее сформировать и в ходе повседневной борьбы закалить те органы, вокруг которых в ходе революции могло бы возродиться общество.