Admin - i 1cdedbafc07995a6

-- Есть, -- слабо возражаю я.

-- Обоснуй, -- упорствует Михась. -- Не то я заберу шприц.

Обессилено роняю голову на грудь. Бороться с ним у меня нет ни сил, ни желания.

-- Ладно. Вспомни водителя грузовика. Почему, по-твоему, он направил машину в стену? Да потому, что не мог ехать дальше! Его отрубило прямо на ходу, потому что он уже был заражен. Но кто станет пускать "прокаженного" за руль военного грузовика, будь он хоть трижды Шумахер?

Говоря это, я поворачиваю шприц иглой вверх и несколько раз щелкаю по нему ногтем, чтобы в маслянистой жидкости не осталось ни одного пузырька.

Михась хмурит лоб:

-- Хочешь сказать, он принимал лекарство?

-- Скорее всего, -- я выдавливаю поршнем воздух до тех пор, пока из кончика иглы не вырывается тонкая струйка дурно пахнущего вещества. -- Вспомни слова генерала -- водителя можно было спасти. Он был на препарате, но еще не прошел полный курс. Возможно, этим утром он не успел или забыл принять дозу. Недобитый вирус вырвался на свободу, атаковал мозг и -- бац! -- привет стена.

Михась молчит, обдумывая мои слова. Пользуясь моментом, я принимаю от Вани кусочек смоченной в спирте ваты и склоняюсь над Женей.

Тот смотрит на меня, как, возможно, когда-то смотрел на Иисуса Лазарь. Смысл нашего спора неясен ему, но он на моей стороне. Просто потому, что, в отличие от Михася, мне есть что предложить. И это что-то у меня в правой руке.

-- Женя, я хочу вколоть тебе это, -- я указываю на шприц. -- Оно может спасти тебя, а может убить. Ты понимаешь меня?

Болью охвачена уже не только голова -- агонизирует все от живота и выше. Грудь, спина, плечи, шея. Даже дышать больно. Только бы не рухнуть в обморок, только бы продержаться еще несколько минут. Это все, чего я прошу.

-- Да, -- отвечает брат. -- Максим, это правда? То, что ты говорил про водителя?

Господи, он хочет гарантий! Если он надеется, что они припрятаны у меня в левой руке, то зря. Там только пот и грязь.

-- Правда. Но это всего лишь предположения.

-- Коли! -- кивает он. -- Коли, я согласен!

-- Повернись на бок, расстегни джинсы и заголи полужопие.

Женя покорно выполняет, что велено. Когда он стягивает джинсы, я замечаю, как сильно дрожат его руки. На сей раз не от лихорадки, а от страха. Страха, с которым каждый вечер засыпают больные на терминальной стадии рака. Страха, с которым получают наркоз перед операцией на сердце. Это -- страх не проснуться, не увидеть завтрашний день.

Мы не знаем, как Женя отреагирует на лекарство. Отключится или будет бодрствовать, почувствует легкое недомогание или будет выть от боли, умоляя пристрелить его. И Женя этого не знает. Все, что он сейчас знает -- это всеобъемлющий, неописуемый, животный страх. И мы знаем только это.

Руки дрожат. Игла пляшет из стороны в сторону. Кое-как смачиваю кожу на ягодице спиртом, потом коротким движением вонзаю иглу. Стараюсь вводить препарат как можно медленнее, но не думаю, что Женя чувствует хоть какую-то боль. Сейчас у него в крови столько адреналина, что его можно оперировать на живую -- никакого наркоза не надо.

Столбик зеленоватой жидкости укорачивается миллиметр за миллиметром. Михась с Ваней наблюдают за процессом молча, стараясь не производить вообще никакого шума, точно присутствуют при неком таинстве. Наконец, шприц опустошен, и я вынимаю иглу. Прикладывают вату и помогаю натянуть джинсы.

Женя снова переворачивается на спину. Глаза превращаются в блюдца, дыхание замедляется. Из ноздрей опять начинает течь кровь.

"Заразная кровь" -- напоминаю я себе.

Когда я делал укол, об этом даже не думал.

Ноги брата начинают извиваться в судорогах, так что мне приходится прижать их коленом к земле.

-- Максим, это меня вылечит? Это меня вылечит? -- бесконечно повторяет он.

У него бред. Прикладываю ладонь ко лбу -- он весь горит.

-- Вылечит.

-- Меня это вылечит? Меня это вылечит?

Ваня наклоняется, чтобы придержать ему руки -- тот уже вовсю возит ими по земле.

-- Надо убираться отсюда, -- говорит Михась. -- Нас ожидает тяжелый день.

"И еще более тяжелая ночь", -- думаю я, но оставляю свои мысли невысказанными.

Кажется, на сей раз Михась благодарен мне.

17:50

Последующие четыре часа проходят, как в аду. Они сменяются периодами покоя - когда Женя проваливается в забытье, и периодами мучений - когда он приходит в себя. В такие моменты он постоянно кричит и плачет, а мы успокаиваем его. Это все, что мы можем сделать. Сейчас его организм один на один с вирусом, и неизвестно, кто выйдет в этой схватке победителем. Нам остается лишь надеяться и молиться.

Дневным убежищем мы выбрали складскую базу всего в полусотне метров от места нашей остановки. "Хаммер" оставили на Всесоюзной, все нужные вещи перенесли в руках. Забаррикадировались в офисном здании на втором этаже. Наверх ведет только узкая металлическая лестница, других входов нет. Место это отличное, есть выход на крышу, большая территория базы хорошо просматривается со всех сторон, так что незамеченным никто не пройдет.

Женю разместили на полу на одном из двух спальников, найденных в багажнике "Хаммера" -- достались в наследство от Богдана сотоварищи. В сравнении с тем, что они забрали у нас ("Сайга", "Ремингтон", два ИЖа и львиная доля патронов), размен не самый справедливый, но все же лучше, чем ничего. Братья Миронюк обнаружили в соседнем офисе небольшую кухоньку и сейчас вместе с Ваней хлопочут над обедом-тире-ужином. За столом у окна Михась собирает по кусочкам паззл из изорванного в труху доклада для генерала Борзова.

Я дежурю с братом. Сейчас моя очередь. В обед мне удалось подремать с полчасика (потом меня разбудил пришедший в сознание Женя), но и этого хватило, чтобы набраться сил и придти в себя. А, главное, хватило моей голове. Болевые ощущения снизились с девятки до пятерки, что в нынешней ситуации почти равносильно экстазу.

Когда в верхнюю часть окна заглядывает оплавленный краешек клонящегося к закату солнца, Женя в очередной раз приходит в себя. Я прикладываю к его лбу заново смоченный в холодной воде компресс (они сохнут, как на раскаленной сковородке в знойный день) и вздрагиваю от неожиданности, заметив, что его глаза открыты.

На секунду застываю, ожидая, что брат снова начнет кричать. Выглядит он паршиво. Краснота на лице спала, на смену ей пришла мертвенная бледность. Лишь на щеках багровеет нездоровый румянец. Губы обметало, веки распухли и словно налились свинцом. В носу застыли кровавые катышки. Глаза потускнели, склеры заволокло сеткой лопнувших сосудов. Потные волосы прилипли к черепу.

-- Привет, -- мне удается выдать улыбку. -- Живой?

-- Ага, -- хрипло отвечает брат. -- Пить...

Я подаю ему кружку с водой, и он делает несколько жадных глотков.