Эрик Каплан - Санта действительно существует?

Может, Будда так же относится к обычному человеку, как тот относится к Эбенезеру Скруджу. Скрудж — субъект, который думает только о деньгах. У него нет близких друзей, он никого не любит, и единственное, что он делает, — это зарабатывает деньги и наблюдает, как растут его банковские счета. У него очень ограниченная эмоциональная жизнь и совсем нет воображаемой или духовной жизни.

Представьте, что мы пытаемся донести до него свои чувства о наших детях. Скрудж считает, что все определяется стоимостью. Мы заявляем: «Любовь к собственному ребенку — то, что я никогда не продам». Скрудж отвечает: «Тогда она бессмысленна!» Мы говорим: «Нет. Это важнее всего на свете». Скрудж: «Ага! Она очень дорога! Как спортивный автомобиль, но еще дороже?» Мы: «Да нет же! Любовь не имеет ни ценности, ни стоимости». Скрудж: «О’кей, то есть она обладает высокой ценностью и не обладает ценностью». Мы: «Нет!» Скрудж: «Ни высокой ценности, ни ценности вообще?..»

Нет! Неправильно! Скрудж просто пребывает в ограниченном, невротическом, измененном состоянии сознания — наверное, он употребляет закись азота или ЛСД (хиппи, конечно, так и думали!). Мы же находимся в более возвышенном состоянии сознания, чем он, и поэтому ему может быть непросто понять то, о чем мы говорим. Мы — лучше, и мы используем более развитый язык и более совершенное мышление, потому способны думать о том, о чем он (пока) не может. Ему нужно изменить свое сознание, чтобы попасть в другое свободное пространство, или, в терминологии хасидов, перейти от закрытого сознания к расширенному.

Если мы хотим помочь Скруджу, мы можем предложить ему пройти терапию, чтобы выйти за рамки его денежного сознания. Мы можем предложить ему отправиться на прогулку, не думать о деньгах так много и просто попробовать ценить красоту в жизни. Если он послушает нас, то столкнется с довольно непростой задачей — увидев красивый солнечный луч, он будет сперва думать: «Вау! Восхитительно!» — а потом: «Эй, если я установлю тут солнечные батареи, то получу пониженную налоговую ставку!» Если мы дадим ему стихи и музыку, написанные людьми, не одержимыми деньгами, это может всколыхнуть его эмоции. Тем не менее есть вероятность, что он поймет наш жест неправильно и решит, что ему следует собирать стихи и музыку авторов, не заботящихся о деньгах, чтобы в результате получить ценную коллекцию и, вероятно, когда-нибудь продать на eBay за миллионы. Это путь, по которому Скрудж, финансовый маньяк, может пройти маленькими шажками, чтобы понять, что жизнь есть нечто большее, чем просто деньги; но также существует путь, по которому он не сумеет сделать ни шага, — ему придется совершить прыжок в новую форму сознания, в новую форму бытия. Если он преуспеет в этом, то сможет сказать, что его жизнь стала лучше, что он видит гораздо более красивую вселенную, а его старый взгляд на вещи станет казаться ему темным и неполным. Прежде чем достигнуть просветления, Скрудж видел, как мы делаем и говорим вещи, не имеющие смысла. Теперь они обрели смысл и для него, но это не означает, что он может объяснить их в понятиях, которыми оперировал в прошлом.

С этой точки зрения, то, что предлагает буддист, является реальным пониманием, но оно состоит в том, что наша обычная ошибочная структура мышления всегда понимается неправильно. Так что, если Куайн и Дэвидсон с детства имеют невротическую необходимость контролировать жизнь и мышление людей, они не смогут интерпретировать то, что говорит мистик. Для них двоих слова мистика покажутся пустыми и бессмысленными, но проблема будет заключатся в Куайне и Дэвидсоне, а не в мистике. Можно сказать, что часть идей остаются невыразимыми для некоторых людей, а проблема состоит вот в чем: люди, которые находят, что Будда должен сказать то, что труднее всего услышать, оказываются теми, кому больше всего надо это услышать. Если дело обстоит так, вполне логичными представляются колебания между попыткой сделать буддийское учение достаточно ясным, чтобы оно приносило пользу людям, и беспокойством о том, что сделать его «полезным» означает пожертвовать всем ценным, что в нем есть. Так, в самом начале Будда учил, что есть такая вещь, как «ниббана»17 — приостановка эгоцентрических способов мышления. Однако потом возникло движение махаяна, последователи которого утверждали, будто хинаяна18 (их предшественники), рассматривая ниббану как нечто отличное от обычной жизни, придерживались очень небуддийского отношения: если есть что-то отличное, но не у нас, мы должны сделать все, чтобы заполучить его. Как мы с вами ранее находили различные способы, позволяющие привести Скруджа к осознанию факта, что любовь — это не дорогая в денежном исчислении вещь, что она принадлежит к другой категории бытия, так и буддист должен убедить нас, что то, о чем он говорит, — не просто еще одна вещь, которую нам нужно получить.

Когда приверженцы хинаяны высказали свое понимание метафизически, они заявили, что все формы пусты. Вы думаете, что правда есть что-то, что можно удержать или укусить, но на самом деле это иллюзия. Нет ничего, что имеет смысл получить, и нет ничего, чье существование осмысленно. Но сторонники махаяны решили, что такой подход упускает из вида главное, и выразили эту мысль в диалоге между несколькими головами божества Авалокитешвары и монаха старой школы хинаяны по имени Шарипутра. Вот цитата из Сутры сердца, которая названа так, потому что она — сердце сутр совершенства мудрости, которые имеют более-менее краткие формы19: «Здесь, Шарипутра, форма есть пустота, и пустота есть форма; форма не отличается от пустоты, и пустота не отличается от формы; и все, что есть форма, то есть пустота, и все, что есть пустота, есть форма, такая же, как чувства, восприятие, импульсы и сознание».

Авалокитешвара сказал Шарипутре: «Ты думаешь, что Будда учил другому образу жизни, свободному от жажды эгоизма, и ты отчаянно хочешь вести такой образ жизни. Но само мышление является формой эгоистического влечения. Все, что ты делаешь в жажде просвещения, превращается в желание сигарет, виски и диких, диких женщин».

Эта точка зрения в более философской, диалектической форме лежит в основе школы буддистов махаяны, известной как Мадхъямака. Она была основана философом, алхимиком и йогом Нагарджуной, который якобы узнал свою философию от змееподобных нагов на дне океана. (Интересно, что в то время как в истории об Эдемском саду змей становится источником понимания того, что отделяет нас от реальности, в мифе о Нагарджуне змеи — отличные ребята.) Волшебные змеи показывают, как все, с чем мы имеем дело, в действительности очищается от любого независимого состояния.

Сказанное выше относится и к нам, и к тому, что мы хотим получить или чего стремимся избежать. Это шуния — пустота собственной природы. И она появляется только в контексте: цветок есть цветок только потому, что он становится плодом, плод есть плод только потому, что он полон семян, семена есть семена только потому, что из них вырастает трава, трава есть трава только потому, что на ней появляются цветы. Нельзя ничего определенного сказать о высшей реальности. Тем не менее Мадхъямака различает две истины: условную истину, также известную как рыночная, и абсолютную истину. Итак, давайте зададимся вопросом: «Пуста ли сама пустота?» Утверждение «Ничто не существует» — это абсолютная истина или все-таки условная?