Слава Бродский - Московский бридж. Начало

Я, конечно, согласен со всем, что сказал о Володе Слава Демин. Но только мне кажется, что абсолютно такое же поведение Володи не вызвало бы такой резко отрицательной реакции противников, скажем, в Москве. А следовательно, дело тут не в том, что его поведение настраивало игроков и судей против него, а в том, что его поведение настраивало игроков и судей против него в Манхэттене. То есть дело было просто в громадном различии культурологического поведения. Многие, в том числе я или Слава Демин, были готовы перенимать элементы культуры той страны, которую они себе выбрали для жизни или (как у Славы Демина) для временного проживания. Это касалось и внешнего облика, и манеры общения, и вообще – всего, всего. Мы были готовы положить на отдельную полочку то, что связывало нас со страной, откуда мы уехали, и погрузиться в страну, в которой мы стали жить. Но я знаю людей, которые не торопились с этим. Одним из таких был Володя Флейшгаккер.

В клубах Манхэттена он вел себя так, как если бы играл в бридж где-то в Москве. В его поведении не было чего-то особенно вызывающего. И вообще, для Москвы это было бы совершенно нормально. Но для Манхэттена это было, во-первых, необычно, а во-вторых, не объяснялось тем, что Володя, скажем, приехал недавно в эту страну (в этом случае ему многое бы простили, как прощали мне в Кембридже). Нет, видно было, что он в этой стране чувствует себя достаточно уверенно. И тогда все это вместе начинало людей раздражать.

Так мы с Володей играли вплоть до 1995 года. Хотя в 95-м мы уже играли не столь часто. Володя не всегда отвечал на мои звонки. Я знал, что это означает. Он мог говорить со мной, только когда был «в здравом уме и твердой памяти». А когда он был не в форме, он трубку не брал и, вероятно, не разрешал брать и своим домашним. А домашних он, судя по всему, держал в строгости.

Как-то в Нью-Йорк приехал Леня Каретников. Мы с Володей сидели у него дома, ожидая Леню. И я почему-то думал, что придет не Леня Каретников, а пара Леня Каретников – Наташа Каретникова. И когда, наконец, Леня вошел, я сгоряча задал вопрос: «А где Наташа?» Вопрос оказался неправильным. Леня и Наташа уже не были парой ни в одном, ни в другом смысле.

Я расстроился. Смотрел на Леню и вспоминал, как однажды я захлопнул дверь на Преображенке, когда случайно не взял с собой ключ. Как раз тогда, когда был назначен какой-то парный турнир у меня дома. Народ собирался, а я стоял около дверей и размышлял, что делать. Тут появился Леня Каретников. У него была сломана нога, и он был на костылях. Он быстро оценил ситуацию, спросил у меня, открыта ли дверь балкона. И когда я сказал, что, скорее всего, открыта, проковылял на пятый этаж и попросился к моему верхнему соседу. Мы все, здоровые бугаи, спустились вниз и с улицы смотрели, как Леня со своей костяной ногой перелез с балкона пятого этажа на мой балкон (сверху ему передали его костыли). А через минуту он уже открывал нам входную дверь.

* * *

Летом 94-го, за пару месяцев до того, как судья муниципалитета города Миллбурна объявил нас мужем и женой, мы с Наташей купили дом в Миллбурне. И как раз в это время в Нью-Йорк прилетел из Гвинеи на неделю Слава Демин. Мы решили собраться у нас в доме, пошлепать (так мы говорили всегда, когда речь шла о бридже). Поехали с Володей за Славой куда-то. Привезли его в Миллбурн. Приехал Паша Маргулес.

И вот в то время, когда готовился какой-то закусон и выпивон, между Славой и Володей как-то постепенно возник спор, который дошел до крика. Флейшгаккер обвинял Славу в том, что тот был в ладах с советской системой и, следовательно, был, по крайней мере косвенно, виновен во всех злодействах советской власти, от которых так натерпелись не только диссиденты (типа Володи), но и вообще все нормальные люди. А Слава говорил ему, что Володино диссидентство было липовым. И что главное – это устремления и поступки. И что он, Слава, скорее всего, принес людям больше пользы, чем такие диссиденты, как Володя.

У меня было явное ощущение, что спор этот начинался как бы в шутку. Однако постепенно все это стало сопровождаться крепнувшим от слова к слову матом. И Слава потом мне признался, что он думал, что теперь его в этот дом больше не пригласят.

В 95-м Володи не стало. Отказала печень. Я поехал помянуть его в его новый, недавно купленный дом, где до этого еще не был. Видел его домашних. Маша к тому времени стояла твердо на ногах: она работала в школе и успела получить необходимое для продвижения по службе образование – бесплатное, поскольку она училась там, где Володя преподавал.

* * *

В 96-м вернулся из Гвинеи в Нью-Йорк Слава Демин. Он поселился на 45-й улице, между 3-й и 2-й Авеню, напротив моего любимого магазина “ Amish Market” . Я работал тогда в Chase Manhattan Bank на Парк Авеню, между 47-й и 48-й улицами. А Слава работал в ООН на 2-й Авеню.

Как-то Слава устроил мне экскурсию по ООН. Мне это было очень интересно. Мог ли я когда-то предположить, что побываю там?! Я сидел в зале Совета Безопасности и думал: неужели это вот тут когда-то давно Федоренко (но не тот, который выгонял Юлиуса Телесина из ЦЭМИ, а совсем другой) кричал: «Танки идут на Дамаск!». А я слушал это в июне 67-го сквозь непрерывный шум глушилки, припав ухом к моей «Спидоле», модернизированной народными умельцами для приема коротких волн.

Начиная с 1997 года я передвинулся на 200 ярдов ближе к Славе и стал работать в здании Bear Strearns на 46-й, между Парк Авеню и Лексингтон Авеню. Это был голландский банк “ Rabobank” . До того, как я стал работать там, я много раз слышал, что если ты играешь в бридж, то это является определенным плюсом при поступлении в финансовые компании. Но на себе я такого никогда не ощущал. И единственный раз, когда я это ощутил, произошло в 97-м, когда я пытался перейти из Чейза в Рабобанк. Когда я прошел там успешно несколько интервью, меня позвал на разговор глава Нью-Йоркского отделения Reinier Mesritz , который также был и первым человеком в Рабобанке по Северной Америке. Рабобанк принадлежал к крупнейшим банкам мира. И позиция первого человека в Нью-Йоркском отделении и в Северной Америке была достаточно высокой. Но держался Reinier очень просто (что, кстати, довольно обычное дело в финансовом мире). Первый же вопрос, который он мне задал после того, как мы поздоровались, был о том, играю ли я в бридж. После этого мы почти все время говорили о бридже. И когда прощались, решили, что обязательно поиграем как-нибудь в паре в одном из ближайших клубов. Возможно, меня взяли бы в Рабобанк, даже если бы разговор о бридже не зашел в процессе интервью. Но с бриджем все произошло гораздо быстрее. Уже на следующий день мне позвонили из банка, сказали, что меня приглашают на работу, и просили зайти и обсудить финансовую основу их предложения.