Виктория Угрюмова - Кахатанна. Тетралогия (СИ)

— Подожди…

Она поднесла руку к похолодевшему лбу и сильно его потерла, приводя себя в чувство. Ей было тошно, и внутри грыз какой‑то мерзкий червячок. Она не понимала, что кричит ей обезумевший от боли и горя (это она чувствовала всем своим существом) бог. Одно застряло в памяти — Олорун придумал, как справиться со всем этим…

— Подожди, не кричи так. Скажи, что с ним, где он?

— Я не знаю. Я не видел его с тех самых пор, — горько сказал Барахой.

Голос у него был севший, хриплый и какой‑то совсем старческий, будто прошедшие тысячелетия навалились на него в одночасье.

— Я пойду. Я не хочу смотреть, как вы будете умирать здесь. Если надумаешь, позови меня.

— Боюсь, что ты не услышишь меня, отец.

Бог дернулся, как от удара.

Он стоял как раз под окном, и прямой лунный луч, беспощадный, как меч, высвечивал его лицо. Под глазом Барахоя дергалась маленькая голубая жилка. Он был совсем как человек. Так же боялся, так же не хотел брать на себя ответственность, так же страдал. Каэтане сделалось его жаль, но не настолько, чтобы она могла оправдать его. Она, правда, была далека и от того, чтобы осуждать, — у каждого своя дорога, и на развилках каждый волен сам выбирать направление. Вот только не следует забывать, что в этот момент решается судьба.

Ссутулившись, втянув голову в плечи, уходил могущественный бог от своей повзрослевшей, непокорной дочери. Он не мог оставить ее, не мог остаться с ней. И дорога, по которой он шел, была кривая и окольная…

* * *

Малах га‑Мавет осторожно ступал таинственными тропами Царства Мертвых. Он искал здесь своего брата — безглазого Баал‑Хаддада.

Тишина. Темнота. Холод.

Серое озеро, похожее на мутное стекло, застывшее волнами.

Тихие вздохи и шепоты за спиной: прозрачные, почти невидимые тени протягивали руки, умоляя выпустить их отсюда на свет. Что‑то шелестело и шуршало.

Га‑Мавет подумал, что все здесь стало незнакомым и непривычным, как если бы Баал‑Хаддад затеял все переиначить, но никому об этом не сказал. Но где же он сам?

Зябкое чувство одиночества и безнадежности, безысходности и тоски.

Черный лес: деревья, изломанные и перекрученные неведомой силой.

— Эй! — позвал га‑Мавет. — Эй! Тишина.

— Да что это здесь такое, будто все вымерли, — сказал и сам понял, как нелепо прозвучало это сравнение.

Вздох за спиной.

— Это ты, брат? — Бесплотный шелест вместо голоса, но, похоже, это и есть сам Повелитель Царства Мертвых.

— Где ты? Что с тобой?

— Брат, помоги, найди меня…

Га‑Мавет оглядывался, осматривался.

Вокруг стелился серый туман, клубами окутывая видимое пространство. Никого. Ни единой души, ни мертвой, ни живой. Будто он никогда здесь не был, никогда не приводил сюда стенающие тени…

— Брат, помоги мне…

Тающий голос, стон умирающего бога.

— Где ты? — закричал га‑Мавет в отчаянии.

— Не знаю. Похоже, меня поймали в ловушку между пространствами. Я замурован в пустоте — слышу тебя, но не вижу, не могу выйти.

— Что вокруг тебя?

— Пустота и тьма. Другая тьма, брат.

Га‑Мавет подумал, что Баал‑Хаддад не знает, что такое тьма, потому что никогда не видел света. У него нет глаз, у него нет даже пустых глазниц — что же ОН называет пустотой и темнотой?

— Что это значит? Ты можешь двигаться на слух?

— Нет, брат. У меня здесь некуда двигаться.

— Так, — сказал га‑Мавет. — Постой. Ты меня слышишь, это уже что‑то. Где произошло с тобой это… это…

— Около озера Отчаяния. Я ступил на поверхность озера, но оно расступилось и поглотило меня, как будто внутри оказалось полым. Брат, мне страшно — это пространство не подчиняется мне. Оно забыло, что это я его создавал, что оно является частью меня. Я будто в брюхе громадного дракона, которого не существует.

Огромное, затянутое в черные одежды тело Бога Смерти ударилось в клубящийся туман в надежде разорвать, пробить его, достичь брата, потерявшегося в темноте.

Бесполезно.

— Брат, не оставляй меня, — шелестит Баал‑Хаддад.

— Я не оставлю тебя, но я не знаю, что делать.

— Меня нет, брат. И оттого, что я понимаю, что меня нет здесь и сейчас, я медленно развоплощаюсь.

— Только этого нам не хватало! — рычит желтоглазая Смерть. — Прекрати!

— Я не могу, — жалуется Баал‑Хаддад. — Я же слышу, что все вокруг существует, а меня нет, хотя я нахожусь здесь. Я исчезаю, потому что понимаю, что меня никогда на самом деле не было…

Голос становится все слабее и слабее.

Га‑Мавет в отчаянии мечется по ограниченному пространству на берегу озера Отчаяния. Он догадывается, что может двинуться в любую сторону и идти бесконечно долго, но будет все время рядом с Баал‑Хаддадом, не имея возможности дотянуться до него. Эта загадка недоступна его пониманию. Но зато он с полной уверенностью может сказать, чьих рук это дело.

— Я вернусь очень скоро, — громко произносит он, обращаясь в пространство, — подожди немного.

— Для меня нет времени, потому что меня нет, — шепчет бессмертный.

И га‑Мавету становится страшно.

* * *

Каэтана, Зу‑Л‑Карнайн и Агатияр пытались спокойно обсудить проблему, возникшую в связи с посланием урмай‑гохона.

Каэ не скрывала от императора, что Самаэль действительно является опасным противником, но абсолютно невозможно победить его, пока перстень Джаганнатхи не находится у нее в руках. Агатияр пребывал в бесконечных сомнениях. Он понимал, что Самаэль не нападает на Бали только потому, что не хочет воевать со всесильным аитой, пока не изменится расстановка сил, — и с этой точки зрения было бы выгодно предпринять поход на Сихем, как и предлагает Зу. Его талант полководца известен всем, и это решение тоже свидетельствует о недюжинных способностях.

Но и Каэ нужно доверять. В этой войне замешаны такие силы, что не стоит полагаться на обычное человеческое разумение. И если богиня утверждает, что без перстня дело не пойдет, значит, она знает, что говорит. Мудрый визирь мечется между очевидной необходимостью немедленно разгромить урмай‑гохона и опасностью проиграть все.

Каэтана наслаждалась последним днем пребывания в Курме. Завтра она двинется в обратный путь, в Сонандан — ожидать там наследника Энгурры и готовиться к своему отъезду. Она шутила, что ей придется писать завещание перед тем, как двинуться на Иману.

На улице лил сильный дождь. Серая водяная стена обрушивалась с затянутых облаками небес и смывала всю пыль и грязь с уставшей от жары земли. Тяжелые капли барабанили по стеклам. В комнате пахло свежестью, потому что император, обожавший дождь, приказал открыть настежь двери. Мутные потоки текли по аллеям и дорожкам парка, скапливаясь в многочисленные лужи. Иногда дождь затихал на несколько минут, а потом припускал с новой силой. От монотонного шума клонило ко сну.