Слава Бродский - Дело Лейкина

С одним несданным зачетом по военной подготовке выгонять меня было, видно, как-то нескладно. После седьмой попытки военное дело мне перенесли на осень. А осенью зачет у меня приняли с первого раза. Уж не знаю, почему. Может быть, потому что было слишком очевидно (и это знали уже все), что дело было не в моих знаниях.

Возвращаюсь к осени шестьдесят первого года. Настал день второго общего комсомольского собрания. Партийцы стали вести себя жестче. Кто-то из них вышел на трибуну и стал бить себя кулаком в грудь. «Ребята, – говорил он, – даю вам честное партийное слово...» Он стал клясться, что исключение Лейкина из комсомола не повлечет за собой автоматическое исключение из университета. Видно, партийцы и гэбэшники, наученные опытом собрания в нашей группе, хотели исключить возможность всяких отговорок. Они уже ставили вопрос ребром. И давали ясно понять, что тот, кто не проголосует за исключение, будет уже сам первым кандидатом на выгон.

Все сомнения предлагалось решать прямолинейно, на основании простого тезиса – «партия всегда права». Придумал это еще давным-давно один из основоположников советской системы. Правда, он впоследствии сам засомневался в справедливости своего же тезиса. Но удар ледорубом по голове разрешил все его сомнения раз и навсегда.

Кто-то из наших тоже засомневался было в этом тезисе. Его доводы были такими: если сейчас уже известно, что партия ошибалась в прошлом, то как можно быть уверенным, что она не ошибается сейчас? Тут выступил Саша Горин и сказал примерно следующее. Мы должны считать, что партия всегда права и никакие примеры из прошлого не должны помешать этому. Это уже звучало совсем, как в пьесе Евгения Замятина: «Да если бы мне церковь сказала, что у меня только один глаз – я бы согласился и с этим, я бы уверовал и в это. Потому что хотя я и твердо знаю, что у меня два глаза, но я знаю еще тверже, что церковь – не может ошибаться".

Я пытался понять, что означает это Сашино выступление. Действительно ли он так думал? А может быть, он ерничал? И пытался с серьезным видом представить всем нам это утверждение в наиболее выпуклой форме, чтобы была явно видна его нелепость? Тогда я так и не понял, каково было истинное намерение Саши Горина. А сейчас я думаю, что, наверное, Саша пытался нам намекнуть, что мы поставлены в ситуацию, когда должны признать, что у нас один глаз. И ничего с этим, мол, не поделаешь.

Почти все подняли руку за исключение Миши из комсомола. Фактически всех заставили поднять руку, поставив перед нечеловеческим выбором. Ты, Сережа, дважды оказался на высоте: и тогда, в шестьдесят первом, когда проголосовал «против», и сейчас, когда отказался осуждать своих однокурсников, которые проголосовали «за».

Я сбежал с собрания перед самым началом голосования. Как только я спустился вниз и направился к выходу из аудитории, ко мне подбежал один из гэбэшников. А может быть, это был не профессиональный гэбэшник, а представитель завода «Серп и молот»? Он спросил, куда это, мол, я ухожу. Я сказал, что тороплюсь на репетицию оркестра. Он стал уговаривать меня вернуться на место, поскольку голосование должно было начаться с минуты на минуту. Слегка поприпирались. Он попросил меня сказать, какого я мнения обо всем и как я собирался голосовать. Я сказал, что тороплюсь и убежал.

На следующий день я узнал от своих какие-то подробности. Оказалось, что Андрей Тоом воздержался при голосовании за исключение. Это меня, признаться, удивило. Я был знаком с Андреем еще с университетского математического кружка. И мне как-то не приходило в голову говорить с ним открыто на политические темы, как я говорил, скажем, с другими кружковцами – Мариком Мельниковым, Валей Вулихманом, Витей Фирсовым, Володей Сафро. Это не значит, что я побаивался говорить об этом. Просто мне это никогда не приходило в голову. А тут получилось так, что Андрей не только оказался в оппозиции к властям, но и смог позволить себе открыто выступить против них в самый опасный и напряженный момент.

Андрей Тоом говорит по этому поводу так (www.de.ufpe.br/~toom/scandals/leikin/LEIKIN.DOC):

«Мысленно подводя для себя итоги всей этой истории, я самому себе не понравился. Уж очень я был промежуточный – и нашим и вашим и пятым и десятым».

Что здесь можно сказать о его заявлении? Ну, с художественных позиций оно звучит как-то кривовато. (Кстати, я не правлю нигде в моем письме незначительные грамматические огрехи в цитатах.) Но на самом деле Андрей поступил довольно смело на нашем втором общем собрании.

Андрею повезло. Никаких репрессивных действий против него, насколько я знаю, предпринято не было. Его даже после этой истории включили в новое бюро комсомола и назначили ответственным за агитацию и пропаганду.

А вот еще одно свидетельство – из твоих воспоминаний, Сережа. На сей раз твоего друга Саши Воловика.

«Я, собственно, как-то тогда не особенно вник в это дело, Лейкина я почти не знал и не очень понимал, как себя вести. С одной стороны, я думал, что раз Лейкин сказал, что готов выйти из комсомола, то, может быть, и надо, чтобы он вышел оттуда. Но с другой стороны, я понимал, что у него от этого будут дополнительные неприятности (об исключении из МГУ я тоже думал, несмотря на заверения начальства, что исключения не будет). Короче, я не знал, что делать и в обоих голосованиях воздержался».

Что это такое? Неужели Саша даже ко второму собранию не осознал, что Мишино заявление о готовности выйти из комсомола было сделано им, во-первых, сгоряча, а во-вторых, по непростительной наивности? Неужели не было ясно в тот момент, что идет борьба за то, чтобы уберечь Мишу от готовящейся расправы?

Неужели Саша не осознавал, что его воздержание при голосовании не означало, что он «не знал, что делать»? Вот если бы он так объяснял свой поступок гэбэшникам – это я бы вполне понял. Это означало бы, что Саша никак не хотел голосовать за исключение, но боялся ответных репрессий. Поэтому он решил прикинуться утюгом, делал вид, что не понял принципиальной позиции партийцев и нес всякую околесицу про то, что не знал, мол, что делать, вот и воздержался.

А может быть, Саша действительно не «врубился» в то, что происходило? По его же свидетельству, он тоже был способен к наивным поступкам. Я имею в виду рассказанную им историю о том, как ему на выпускных экзаменах снизили оценку за сочинение из-за неосторожно сказанных когда-то слов. Может быть, Саша не вполне понимал, что происходит, поскольку для него самого подобная история закончилась сравнительно благополучно?

Кстати, Саша об этом экзамене пишет так: «Сочинение было по Маяковскому, которого я и тогда уже любил и считал лучшим поэтом. Как и сейчас». Ну, если Маяковский для Саши был и остается лучшим поэтом, то хочется задать ему, как говорили мы когда-то на мехмате, контрольный вопрос. Про того же Маяковского. «Является ли безразличие к его произведениям преступлением?» (Вопрос шутливый – прошу не обижаться.)