Слава Бродский - Бредовый суп

– Фул? – спросил парень.

– Да, фул, – сказал я.

В это время подошла наша девушка. У нее кончился перекур. Парень протянул ей шланг, который он собирался уже вставить в нашу машину.

Девушка наклонилась ко мне и опять сказала что-то.

– Я не говорю на Hebrew, – сказал я.

– Фул? – спросила девушка.

– Фул, – сказал я.

Через несколько минут мы подъехали к “Red Rock”. Я не стал искать место на стоянке отеля, а просто остановился около входа. Ребята остались в машине, а я зашел внутрь.

За стойкой сидела симпатичная девушка. Она очаровательно улыбалась.

– Привет, – сказал я.

– Привет, – сказала девушка.

– Как дела?

– Хорошо. У тебя?

– Отлично, – сказал я. – Есть свободные места?

Девушка отрицательно покачала головой.

– Фул, – сказала она.

Мелкий дождь

Пичурино, 10–13 июня 1990 года

На пасеке моросил дождь. Я сидел в будке и вспоминал, как утром я почему-то подумал, не пошел бы мелкий дождь на целый день. Почему я так подумал, когда было такое замечательное солнечное утро, я вспомнить не мог. Помнил только, что я подумал, как бы мелкий дождь не пошел. Вот он и пошел. И вы знаете, что я думаю? Наверное, у меня глаз черный.

Впервые я обратил на это внимание после одной истории с Никой. Мы ехали с ней как-то на пасеку на машине. Болтали о том о сем.

– Вот, стекло поменял лобовое, – сказал я. – Отец мой два года в очереди стоял как участник войны и еще чего-то.

– А без этого нельзя поменять? – спросила Ника.

– Нет, конечно. “Без этого” ты на станцию даже не попадешь.

– А если ты участник?

– А если ты участник, то все совсем просто. Приезжай на станцию пораньше, часам к пяти утра. Чтобы ты был хотя бы в первой сотне. Тогда у тебя большие шансы получить талон. И к двенадцати ты проходишь мойку. Предъявляешь открытку на стекло. А там уже и как повезет, и как ты сможешь договориться с ребятами.

– Это понятно, – сказала Ника.

– Сейчас многие хотели бы в какой-нибудь войне поучаствовать. А если небольшое ранение – об этом можно только мечтать.

– А я слышала, что многие делают и по-другому. Приходят с войны, а потом какую-нибудь болезнь себе отторговывают. Ну, скажем, язву желудка. И все – ты уже инвалид войны.

– Да, сейчас многие молодые парни щеголяют своими книжечками участника или даже инвалида.

– Илюша, а твой отец – настоящий участник?

– Настоящий, настоящий. Он на Волге в самом пекле сорок третьего был.

– А бывает так, – спросила Ника, – чтобы камень из-под другой машины попал в стекло и разбил его?

– Еще как бывает! – сказал я.

И только я это вымолвил – как шмякнет мне камнем в стекло. Оно и вдребезги. Обидно было ужасно. Но что поделаешь? Я говорю вам: черный глаз у меня. По-другому и объяснить это нельзя.

И вот начал я вспоминать всякие такие истории. Вспомнил, как совсем недавно я уезжал с пасеки в Москву на неделю. И когда я запирал свою будку на цифровой замок, сказал Аркаше:

– Запомни – 8147.

– А зачем мне запоминать-то? Чего я в твоей будке не видел? – спросил Аркаша.

– А вдруг что понадобится.

– Что мне может там понадобиться?

– А вдруг в моей будке пожар начнется.

– А с чего бы это?

– А вдруг, – сказал я, – наш Фима сойдет с ума, залезет в мою будку, обольет там все керосином и подожжет?

– Ну, на такой случай придется твой номерок запомнить, – сказал Аркаша.

Пошутили мы так, и я уехал.

И что же вы думали? Только я уехал, как моментально наш Фима сошел с ума. Каким-то непостижимым образом забрался в мою запертую будку, опрокинул на себя керосиновую лампу и начал спичками чиркать.

Хорошо, что Аркаша код запомнил. Открыл быстро будку. А там уже все полыхало…

Нет, нет, нет. Ничего такого не было. И вы, наверное, уже поняли это. Конечно, глаз у меня черный. И Фима наш мог отчудить много чего. Но не до такой, конечно, степени. Просто, мне до того муторно сделалось в будке от этого моросящего дождя, что в голову начала всякая ерунда лезть. А хуже мелкого дождя для пасеки и придумать-то ничего нельзя: ни влаги, и ни лета пчелиного.

Я попытался высунуться наружу, но там оказалось мокрее и противнее, чем я думал. Я сейчас же забрался в будку обратно и стал обдумывать, что же мне можно было бы делать. И когда я ничего не придумал, я лег на кровать, накрылся одеялом и, конечно же, мгновенно заснул.

Пассажиры первого класса, улетающие рейсом Амстердам – Нью-Йорк, приглашались на посадку. Я прошел по узкому подвесному коридору, соединяющему зал ожидания с самолетом, и показал свой билет девушке. Она повела меня к моему месту, принесла с тумбочки пачку газет и пошла встречать следующих пассажиров. Я устроился поудобнее, накрыл ноги пледом и стал листать газеты.

Мы быстро взлетели. Я бросил читать газеты и сидел, ничего не делая, в полудреме. Но скоро мне надоело сидеть и я решил размяться немного. Я пошел туда, где девушки готовили нам какую-то еду. Когда я отошел всего несколько метров от своего места, я оказался около кабины пилотов. Дверь к ним была почему-то открыта. Я подошел вплотную к двери и увидел, что кабина была ужасно тесная и что пилотов было трое. Но что меня удивило больше всего, это то, что я мог стоять вплотную к ним, и никто не обращал на меня никакого внимания. И мне это весьма не понравилось. И когда я увидел девушку, которая катила тележку с напитками, я спросил у нее, почему они не закрывают кабину пилотов.

– Мы не можем ее закрывать, – сказала девушка.

– Почему? – спросил я.

– Потому что все время приходят дети, которые хотят сфотографироваться вместе с пилотами.

Рядом с кабиной располагались туалеты, и я решил помыть руки, раз уж оказался рядом. Когда я вышел обратно в салон, то опять подошел к кабине и увидел, что все пилоты продолжали сидеть в тех же самых позах. Никто из них не управлял самолетом, по крайней мере, видимо. Левый пилот сидел безо всяких движений, так что создавалось впечатление, будто он заснул. Я видел глаза правого пилота. Они были открыты, но он тоже сидел без движений и смотрел безучастливо вперед. Тот, который сидел посередине, был ближе всего ко мне. Он что-то ел и одновременно читал газету. И я находился так близко, что мог дотронуться до него рукой и мог даже разобрать дату на его газете – воскресенье, 9 сентября 2001 года. И мне это опять очень не понравилось, и я пошел к себе на место.

Я проснулся. И подумал, что вот опять мне приснился диковинный сон про какой-то 2001 год. И почему-то мне никогда не приснится, что я лечу из Саратова в Москву. А мне вот снится, что я лечу в какой-то далекий Нью-Йорк, в который я никогда не полечу наяву. И меня это все ужасно разозлило.