Слава Бродский - Бредовый суп

И я с большим неудовольствием отметил, что дождь продолжал скрести по крыше будки с навязчивой настойчивостью, и мне стало казаться, что он уже никогда не остановится.

Дождь хоть и с перерывами, но продолжал моросить и на следующий день, в понедельник. А во вторник утром он вроде бы закончился. Но потом подул ветер. Сначала он был совсем не сильный. Но он дул в одном и том же направлении, не давая слабины ни на секунду. И он становился все сильнее и сильнее с каждой минутой. И всего за полчаса, наверное, достиг такой силы, что стало просто страшно. Я стал слышать треск падающих деревьев. А потом на нас обрушилась лавина дождя, такого стремительного и тяжелого, что мне стало казаться, что земное притяжение вдруг возросло не менее чем вдвое.

Через два часа все было кончено. Дождь внезапно прекратился, небо расчистилось, ветер оборвался. Я стал осматривать наш лагерь. Все было в довольно печальном состоянии. Боясь накликать беду, я даже не пытался представить себе, что же случилось с нашими ульями. И я только надеялся на то, что, поскольку они стояли с заветренной стороны, лесополоса должна была хоть как-то защитить их.

Когда я вышел на северную сторону полосы, я увидел, что только два улья были завалены и еще с нескольких снесло крышки. Я стал ходить вокруг, подбирать эти крышки и нахлобучивать их на ульи. А потом я подошел к одному из тех ульев, которые завалились, и стал ставить корпус за корпусом друг на друга. И только тогда я понял, что я был без сетки. И я удивился, как же я забыл об этом. И что еще удивило меня, так это то, что ни одна пчела даже и не подумала меня атаковать. И я даже и не понял, почему оно так получилось. Возможно, пчела решила, что наступил конец света. А возможно, она посчитала, что в такое трудное время нам лучше быть вместе.

Солнце уже совсем освободилось от туч. По тому, как оно стало припекать, я понял, что завтра будет жаркий день. И мне показалось, что все вокруг набухает от земных соков и готово взорваться буйной жизнью.

На следующее утро я проснулся от какого-то сильного и необъяснимого гула. Я вышел из будки и увидел, как пчела шла плотным потоком через мою голову и через нашу лесополосу на противоположную южную сторону, туда, где расположилось гречишное поле.

Парило уже, по-видимому, с самого раннего утра. И гречиха отрыгнула. И она выделяла нектар так обильно, что, казалось, не только летная пчела, но и старая, и совсем молодая пошли на цветы. И когда я зашел на край поля, то ощутил сильнейший тошнотворный запах гречишного нектара. И я стоял полупьяный и смотрел, как вокруг шевелился живой пчелиный ковер. И у меня все клокотало внутри.

Часть третья

К е м б р и д ж

Мы присели у дорожки,

Где растут кривые ножки

И растрепанные кошки

Горько плачут о судьбе.

Вспоминали мы о лете

В заколдованном берете

В год, когда тебя я встретил

И понравилась ты мне.

И решили поначалу,

Что начнем мы все сначала,

И немного помычали

И гуляли при луне.

А потом решили здраво:

Я – налево, ты – направо.

Светит солнце ярко. Прямо

В спину мне, в лицо – тебе.

Г л а в а 6

– Простите? – сказал я.

– Что вы имеете в виду? – спросил Веня.

– Что?

– Что значит “простите”?

– Скажите это еще раз, пожалуйста.

– Вы опять ничего не поняли? – спросил Веня.

– Нет, – сказал я.

– С какого места?

– Я не знаю, – сказал я.

– Вы хотите, чтобы я повторил все с самого начала?

– Да, – сказал я.

– I want you to drop dead! – сказал Веня.

Бостонские парадоксы

Кембридж, 22 октября 1991 года

Я посмотрел на часы и с удивлением обнаружил, что уже половина второго. А это означало, что в комнату отдыха давным-давно уже принесли печенье. Я заспешил туда. И когда я вошел, увидел Альку, Никиту и Вадима, которые сидели около громадного подноса со сладостями и пили кофе.

– Илюша, давай скорее, – сказала мне Алька, – а то ты все самое вкусное прозеваешь.

Я налил себе кофе и сел на диван рядом с Алькой.

– А у нас тут разговор интересный, – сказал Вадим.

– Про великих математиков? – спросил я.

– Как ты догадался?

– А о чем еще вы, математики, можете говорить? Либо о математике, либо о математиках.

– Почему ты так думаешь?

– Потому, что у меня есть уши.

– Точно, точно, – сказал Никита. – Я тоже замечал, что все люди говорят, о чем только можно себе представить, а мы даже на вечеринках забиваемся все в один угол и весь вечер – только о своем.

– Разве? – сказал Вадим.

– Каждая профессия накладывает какой-то отпечаток на людей. Боюсь, что математика сужает интересы, – сказал Никита.

– Все-таки, – сказала Алька, – Виктор – очень великий.

– Надеюсь, с вашим Виктором ничего такого не случилось, – сказал я.

– А что с ним могло случиться? – спросила Алька.

– Наверное, ничего. Просто “великий” обычно говорят о тех, кто уже умер. А “очень великий” – даже и не знаю, о ком.

– С чего ты это взял?

– А откуда ты знаешь, что он великий? Может, лет через пятьдесят о нем вообще никто помнить не будет.

– Быть такого не может, – сказала Алька. – Я точно знаю, что он великий.

– Великий математик или вообще великий?

– Великий математик и, значит, великий вообще.

– Вы, российские математики, все немного помешанные, что ли, – сказал я.

– Почему это?

– По-моему, вы думаете, что математики – это какой-то особый народ.

– В каком-то смысле – да, – сказала Алька.

– В каком? – спросил я.

– Математики все очень умные.

– Вот, я что-то в этом духе и подозревал.

– Конечно, – сказала Алька. – Даже рядовой математик не может быть глупым.

– А как же тогда все эти большие и маленькие начальники – мастера математического дела с погонами полковников Кей-Джи-Би в карманах? Как же тогда все эти ублюдки с математическими извилинами и профессорскими мандатами, которые затаскивали мальчиков и девочек в специальные “еврейские аудитории” и под видом вступительных экзаменов устраивали над ними экзекуции?

– Досадные и неприятные исключения, – сказала Алька.

– А я бы поддержал Илюшу, – сказал Никита. – Мы приехали сюда из такого места, где все понятия о престижности профессий перевернуты с ног на голову. Вот и у нас все набекрень перевернулось.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Вадим.

– Как везде престижность профессий определяется?

– Как? – спросил Вадим.

– Естественным образом.

– По заработку, что ли?

– Да, – сказал Никита, – но не только. Важны еще защищенность от стресса и многое другое. А в России еще со школы все знали, что торговать или в ресторане работать – просто позорно, а быть математиком – престижно.