Слава Бродский - Нью-Йорк. 14 августа 2003 года

В семь вечера я уже был дома. Свет горит, все в порядке. Только будильник один, который без батарейки, моргает. Значит, перебой был все-таки.

Что принес с собой следующий день? Утром узнаю, что все наши компьютеры в Нью-Йорке все еще работают от батарей. Я поехал в наш филиал в Нью-Джерси. Ну, после одиннадцатого сентября живучесть повысилась у всех сильно. Все фирмы рассредоточились: часть в Манхеттене, часть в Нью-Джерси, часть в Коннектикуте. Пойди теперь разбомби. Приехал я в Джерси-сити. Пробыл там недолго и уехал домой. И уже всю оставшуюся часть дня работал из дома.

Когда я уходил с работы, то шел к своей машине по Exchange Place. А там памятник польский стоит. И я всегда думал, что надписи на нем на польском языке, поэтому никогда и не пробовал разобрать, что там написано. А тут я обходил памятник с другой стороны и увидел английские слова. Стал читать. Оказалось, что это памятник полякам, погибшим при вторжении России в Польшу. Запись эта относится к тому моменту истории, когда Германия с Россией развязали вторую мировую войну. Германия напала на Польшу. И когда польская армия отчаянно защищалась, русские ударили сзади. Более пятнадцати тысяч польских офицеров и лидеров польской интеллигенции были расстреляны русскими и закопаны в Катынском лесу. Впоследствии русские, конечно, свалили все это дело на немцев.

Вот это, кстати, и называется мрак. Помните, я обещал вам пример привести подходящий? Вот он, этот пример. А в Нью-Йорке был не мрак, а просто темно было. И если у кого-то создается впечатление, что я просто к словам в русской газете цепляюсь, то это совсем не так. Не в отдельных словах суть. На самом-то деле мне больше не понравилась общая тональность русских статей. Доброжелательности не было в них и в помине. А вот злорадство проглядывало очень сильно. Да и одиннадцатого сентября особой теплоты с российской стороны я как-то не ощутил. Одна моя знакомая сказала мне, что по здешнему русскому радио выступал какой-то московский не то певец, не то танцор. И он сказал, что воспринимает сентябрьские события так: вот, мол, Америка, как собачка, тявкала все, тявкала. Говорила, что самая сильная. А потом получила щелчок по носу и сразу все на свое место стало. И добавил при этом, что так думают все в России. Я не знаю, действительно ли в России сейчас все так думают, как этот певец-танцор. Но кое-кто так думает. И нынешние события – еще одно подтверждение этому.

Не все, конечно, российские газеты выступили в таком стиле. В основном только те, у которых бюджет от этого зависит. Сейчас они почти в каждом своем номере нашего президента оскорбляют. Или скажу так (повторяя за Булгаковым): думают, что оскорбляют, называя его ковбоем. Возможно потому, что не знают, что это слово означает. Раньше они американских президентов за гольф ругали. Помните эти карикатуры? Президент американский с клюшкой, похожей на автомат, из кармана нож окровавленный торчит и нос, конечно, горбатый, еврейский. Давно это уже было. С тех пор уже вон, сколько времени прошло. Холодная война, говорят, уже закончилась. Но, наверное, ребята из русских газет про это еще не слышали. А может быть, у них своих внутренних проблем мало. Вот они на нас и набросились.

А мне вообще думается, что если бы я был редактором российской газеты, я бы к зарубежной тематике осторожно подходил. И если бы при мне кто-то начал обсуждать такие скользкие для России темы, как аварии на электростанциях, или о мудрости руководителей страны говорить, то я бы отошел в сторонку и скромно бы там помалкивал.

Возвращаюсь опять к тем дням. Что еще помнится? В субботу стали идти звонки из России.

– Живы? – это родственники жены спрашивают.

– Живы, – говорю.

– Ну как вы пережили катастрофу? – это уже мой приятель из Москвы звонит.

– Вот, – говорю, – вчера в Нью-Йорк на работу не ездили. Без кондиционеров там не поработаешь.

Обижается приятель.

– Совсем вы там зажрались, – говорит, – без кондиционеров уже жить не можете.

Рассказываю, что в Нью-Йорке воды кое-где не было целый день. Один мой нью-йоркский знакомый живет на 29-м этаже. Так на нижних этажах вода была, а у него – нет.

– А что же пили? – спрашивают из Москвы.

– Нет, с питьевой водой все было в порядке, – говорю я. – Помыться нельзя было.

Опять обижается приятель мой.

– Если холодная вода была, то это не называется, что воды не было. А насчет того, чтобы помыться... один день потерпеть нельзя? У нас еще в июле горячую воду отключили. Я уже месяц не моюсь.

– Ну, ты хоть чешешься? – спрашиваю.

Смеется приятель мой московский.

– Чешусь, – говорит. – Видел по телевизору, какая у вас там давка была на пароме.

Не стал я своему приятелю возражать. Много народу – это не обязательно давка. Не давку он видел, а толпу многотысячную. Давки, как таковой, не было. По крайней мере, когда я там был. Никто никого не давил. И даже не толкал. Ко мне, например, никто и не прикасался. Ни сзади, ни спереди, ни слева, ни справа.

Да и вообще жители Нью-Йорка справились с исключительно трудной ситуацией легко и мужественно. Конечно, возможности у всех разные. Одному ничего не стоит на тридцатый этаж взбежать, а другому до третьего этажа надо с пятью остановками ползти. Не все пострадали в равной степени. Можно только посочувствовать тем, кто застрял в лифтах и, тем более, в сабвее. Но все-таки, в основной массе своей, все, как обычно, были спокойны и, я бы даже сказал, расслаблены. Без особого напряжения на лицах. Не такое, мол, видели.

Вечером и ночью, мои друзья рассказывали, народ на улицах мясо жарил. Группы всякие бродили с гитарами. А добровольцы на перекрестках так и стояли всю ночь. Теперь уже с фонариками. Полицейские отрапортовали, что арестов было в ночь на пятницу меньше, чем в обычный летний день.

А что это я, право, все про Нью-Йорк? А в других городах что? Разбойничал народ, что ли? Нет, конечно. Приятель мой из Мичигана рассказывает: тридцать шесть часов электричества не было. Но все было тихо и спокойно. За продукты вот только друг мой стал переживать. И даже начал было с женой все из холодильника выбрасывать. Но пес ихний им сказал на своем собачьем языке: не выбрасывай, мол, я все скушаю. И действительно, знаете, не обманул пес, скушал все подчистую.

Ну, это я так нарочно сказал – «скушал». Это я шучу, конечно. Хотя что правда, то правда – по-русски мы тут говорить совсем уже разучились. Английский еще не все освоили, а русский очень дружно забывать стали. Вот и говорим на какой-то смеси ломаного английского и ломаного русского. Ну ничего, Нью-Йорк все спишет. У нас тут в наших лабораториях современной жизни чего только не услышишь. Справа от меня два голландца немецкий акцент демонстрируют. Слева итальянец. Давно его семья в Америку переехала. Но все равно. Как скажет что-то, хоть и легчайший, а чувствуется акцент итальянский. Спереди русский парень сидит. Самый жесткий акцент у него, и он об него спотыкается все время. А когда он по клавишам стучит и у него что-то там не получается, русскими словами себе помогает. Сзади китаец с индийцем сидят. К ним еще привыкнуть надо. До сих пор иногда переспрашиваю, что, мол, такое сказали? А рядом с ними – парень из Лондона. Вот этот – уж так наш родной американский язык коверкает, что смешно становится. И такое, знаете, бульканье идет со всех сторон. Ужас просто. Так что у кого там ломаный, а у кого неломаный язык, понять трудно. А я так думаю, что это не так уж и важно, ломаный у тебя язык или еще какой. Гораздо важнее, чтобы у тебя мозги неломаные были. Правильно я размышляю? Да конечно же правильно! Интересно, ребята из русских газет со мной согласны?