Чернявская Татьяна - За краем поля

Игнат от удивления даже рот открыл. Это же где это видано, чтобы по ночам кто-нибудь в святилище шатался. Жрец их Перот уже, почитай, десятый сон видит: он завсегда первым после службы уходит, говорит, мол, общение с Единым очень уж его утомляет. Прихожанам и подавно здесь делать нечего: тут и днём-то до Триликого не сильно докричишься, а ночью и тем более божеству до паствы дела нет (что ему круглые сутки работать?). Воры? Да что ворам у них искать, если все подношения жрец домой уносит, масло и благовония с курильниц его жена завсегда подчищает, а позолота с венцов особо и не отколупывается, уж Игнат-то точно знает: сам с дружками по пьяни пытался. Точно, новый служка опять принялся самогон в исповедне гнать, чтобы потом "святым вином" на гуляньях приторговывать. Мало ему что в прошлый раз полдеревни потравилось? И ведь умеет же благовоний добавлять, что и не отличишь по запаху!

Мужчина быстро затушил папиросу о позабытый ковёр и спешно протиснулся сквозь дыру в заборе. Прикрывая полами халата растянутые широкие трусы, что вздымались на раннем брюшке горделивым парусом, Игнат потрусил к святилищу, надеясь застать изворотливого проходимца, а, если повезёт, то и напроситься в долю, пригрозив рассказать обо всём кузнецу, что в прошлый раз чуть в Поднебесные кущи не наведался от "святого вина".

Главные двери святилища были заперты на большой амбарный замок, успевший слегка проржаветь с одной стороны. Это нисколько не удивило Игната: каждый мальчишка в Коренях знал, как незамеченным пробраться в гости к Триликому. Скорее наличие замка озадачивало, ведь у служки наверняка запасные ключи были, если только Перот опять не грозился помощнику увольнением. Заветное окно со съёмной рамой тоже оказалось на месте.

"Вот, зачем Милаху раму-то назад возвращать, коль из-за кустов всё равно с улицы не разглядишь, залез кто, аль нет? - Игнат недоумённо поскрёб начавший лысеть затылок. - Значится, точно за старое принялся, коль так ныкается потишку! Уж я-то его прижучу!"

Изнывая от нетерпения и мелкого алчного трепета, мужчина вынул окно, сидящее непривычно плотно, будто его уж пару лет, как никто не трогал, и перевалился в подсобку, чуть не разгромив пирамиду из тазов и мётел.

"Ишь, ты, паскуда, другой ход нашёл! - недовольно заметил Игнат, сдирая с головы паучьи махры, и подбираясь к прикрытой гардиной двери. - Совсем обнаглел: уже собственные лазейки устраивает!"

Из дыры в потолке, закрытой порыжелым выпуклым окошком, в большой зал проникал луч бледного серебрящегося света, окрашивая всё в больные цвета похоронных отпеваний. Привычный с детства зал, казался, холодным и пугающе пустым, словно не знавшим человеческого духа вовсе. Незряче пялились проломами глаз грубоватые статуи, чуть выплывающие из какого-то особенно пугающего мрака, настоявшегося, казалось, до невыносимой ядрёности. Лишь редкие блики позволяли ещё видеть в этой тьме. Прямо посреди луча чёрной скалой высился алтарный камень, тянулся своим острым верхом к окошку, грозя перекрыть собой последний источник света. И было в нём что-то настолько сильное, настолько пробирающее, что Игнат уж и дармовой самогонки перехотел, и курить зарёкся, и жену слушать поклялся, и, грешным делом, решил исповедаться, по случаю.

Неожиданно из темноты проступил силуэт, словно тень отдельной каплей просочилась на лунный свет, так он был тёмен. Медленно двигаясь вокруг алтарного камня, тень начала приближаться. Игнат со страху охолонул и боязливо прижался к двери, аж коленки под халатом задрожали. Сразу же вспомнились слова жреца Перота, что Триликий покарает тех, кто по ночам взялся в святилище лазать да картинки срамные малевать. И всё равно, что Игнат к тому не причастен был, так проняло, что вот-вот трусы попортит. Нечто или некто, плывущий во мраке, был высок и монолитен, капли света стекали по жёстким складкам висящей материи, лишь больше затемняя её. Вверху, в самой глубине болотными огнями тлели два серебристых огонька, и казалось, что в любой момент странная фигура вспыхнет и расплывётся мраком, поглощая последние капли света.

- Т-ты хто? - смело, но очень тихо крикнул Игнат, прикидывая, как сподручней бежать в случае чего: через закрытые на замок главные двери или узкое окно в подсобке.

Фигура медленно повернулась на голос, сверкнули белёсые искры, взметнулись в стороны полы тёмного одеяния.

- Святой Харундай, разве не видно? - раздражённо проговорил незнакомец, сбрасывая с алтарного камня верёвки васильковых косиц, оставшиеся на вершине ещё со Средницы.

- Э-э-э, видно, конечно, - растерянно почесал маковку Игнат, чуть успокаиваясь и стараясь припомнить, говорил ли, что Перот о том, что к приближению Кометы святые должны являться самолично.

Беды и кары пророчил ещё с зимних святок, а про блуждающие статуи, кажется, рассказать позабыл. То, что странная тень была одной из статуй, мужик и не подумал усомниться: кому ещё, как не святому в закрытом храме шататься, да и фигура больно напоминала укутанных в бесформенный балахон праведников, и говорила она уж больно проникновенно. Так и хотелось разом во всех грехах покаяться и в отшельники уйти, только, чтоб его обладателя не прогневать. Игнат уж собрался попроситься домой к жене, даже на колени заранее бухнулся, чтоб сгоряча святого не прогневить, но в последний момент призадумался:

- А что здесь делаешь, жрец уже все подаяния собрал и масла вынес.

- Вот алтарь себе присматриваю, - склонил на бок голову Харундай. - Какой посоветуешь?

- Наш хороший, - поспешил заверить привередливого святого Игнат, уж готовый не только алтарём, но и половиной деревни откупиться. - Лет триста здесь стоит, может и больше. Говорят, ещё при некромантах стаивал, пока в веру Триликого не обратились.

- И я так думаю, - милостиво согласился святой и, окинув взглядом островерхую глыбу. - Подсобишь?

Игнат аж хекнул от неожиданности, но противиться воле святого не решился и, мелко закивав для пущей доходчивости, как был на коленях, так и пополз к ожившей статуе. Он, конечно, слабо понимал, чем именно может помочь всесильному, но, на всякий случай, решил не рисковать. Харундай следил за его приближением со снисхождением, даже насмешкой, которые чувствовались не смотря на то, что темнота наброшенной на голову хламиды не позволяла разглядеть выражение праведного лица. Святой выпростал вперёд руку, огладил бок камня - и тот, слегка искрясь по краям, тяжело, словно нехотя стал подниматься из земли. Игнат, раскрыв рот, следил за этим странным действом, а сам думал, нормально ли, что под хламидой у святого обычные порты и рубашка.

Когда алтарный камень, оказавшийся удивительно длинным и словно сплюснутым с одного бока, полностью был извлечён, словно гигантская заноза, Харундай чуть небрежно похлопал покрытой железом рукой по склонённой голове прихожанина и жестами приказал подняться и следовать вперёд. Игнат, трепеща от осознания собственной важности, кинулся к главным дверям (ну не через окно же святому вылезать, как шпане малолетней), и принялся остервенело подковыривать петли в ручках, нервно косясь на страшную фигуру, окутанную серебристым сиянием парящего камня. От волнения пальцы тряслись, и винтики всё время норовили выскользнуть. Створки дверей дрожали, низкой вибрацией отдаваясь в ушах, раскачивая крепленья. Неслышные шаги ожившей статуи казались похоронным набатом. Чем ближе подходил Харундай, тем тяжелее становилось сосредоточиться. Игнат уж с жизнью распрощался, как коварный механизм поддался и тяжёлая ручка с пронзительным звоном брязгнулась об пол. Святой беспрепятственно прошествовал наружу, и парящий за его плечами, точно привязанный валун проскользнул следом, на миг ужавшись боками.