Ты - Алана Инош

Вымыв себе большую тарелку вишни с горкой, я села за компьютер и открыла файл со своей писаниной – романом-двухтомником «Белые водоросли».

«Я распаковывала свои вещи, а Аида сидела на кровати, которая теперь должна была стать моей. Она следила за моими передвижениями с чуть приподнятым подбородком, чутко поворачивая голову следом за мной. Я не удержалась, присела рядом и обняла её.

– Что, настраиваешь локаторы? – сказала я, целуя её в ухо.

Она повернула ко мне лицо.

– Я сама не своя от счастья, Алёнушка. Во мне всё клокочет и бурлит… Вещи ты успеешь разместить, они подождут, а вот я уже не могу ждать.

Уголки её губ подрагивали в улыбке, а пальцы нащупывали пуговичку на белых бриджах…»

Имена главных героинь и отчасти сюжетную завязку этого моего раннего и незрелого произведения я позже взяла для «У сумрака зелёные глаза», да и в «Слепых душах» использовала оттуда кое-что, но сам текст теперь не рискнула бы обнародовать перед читателями – именно по причине его незрелости. А тогда, кладя в рот ягодку за ягодкой, я увлечённо стучала по клавиатуре, и на какое-то время мир перестал для меня существовать. Ушли Светлана с её нотациями и отец с его пивом, и только ты незримо оставалась рядом, как муза. Моя работа была лишь источником пропитания и приемлемым способом существования в обществе, чем-то механическим и рутинным, направленным на удовлетворение материальных нужд, а творчество – истинной жизнью моей души, моим внутренним огнём, вечным двигателем и путеводной звездой.

И вот, настал роковой месяц август. У тебя в саду поспели яблоки – кроме антоновских, которые созревают осенью, и Наталья Борисовна с варки варенья переключилась на сок и повидло. Целыми днями на плите исходила паром раскалённая соковарка, из трубочки лился густой сладкий сок, а из распаренной, отработанной мякоти получалось очень вкусное пюре. Мы с тобой искали интимного уединения, чтобы наслаждаться лишь обществом друг друга, но дача была по-прежнему оккупирована, а клубная тусовка начала меня понемногу утомлять. Приводить тебя ко мне домой стало проблематично из-за Светланы, которая с каким-то нездоровым любопытством всюду совала свой нос, вплоть до того, что могла порыться в моих вещах и без спроса взять какую-нибудь понравившуюся ей одежду – «немножко поносить, вспомнить молодость». С проницательностью сыщика-профи она подмечала малейшие детали и делала дедуктивные выводы о моей жизни. Само собой разумеется, имея под боком вот такого доморощенного Шерлока Холмса, приходилось быть начеку. Лишь в компьютер ко мне Светлана не могла сунуть свой ещё не укороченный Варварин нос: там был пароль. Но её интересовало:

– А что ты всё время пишешь? Сидишь и печатаешь целый вечер, даже к нам с отцом не подойдёшь, слова доброго не скажешь…

Мне хотелось ответить ей: а на фига вам, собственно, моё «доброе слово»? Вы и без него прекрасно живёте. Что поделать: Светлана была человеком общительным, даже сверх меры, что вступало в конфликт с моей замкнутой натурой. «Не сошлись характерами» – так это называется. Она могла по целому часу болтать по телефону с приятельницей, а когда звонила дочь, начинались бесконечные обсуждения их драгоценного сокровища – маленького Андрюшеньки. Сколько раз он покакал, хорошо ли кушал, какого цвета была его «детская неожиданность», какой новый звук издал, почему капризничал… Не то чтобы я не любила детей, но когда каждый день у тебя под ухом идут такие разговоры, поневоле создаётся впечатление, что маленький ребёнок – это сплошные какашки и подгузники, и ничего более.

Но ничто так не интересовало Светлану, как моя личная жизнь. Казалось бы, столько у неё было интересных тем, кроме меня, как-то: Андрюшенька, здоровье бабушки, жизнь сына и его проблемы на работе, семейные неурядицы подруг и выкрутасы их мужей – так ведь нет, непременно ей нужно было знать, с кем и когда я встречаюсь, какова вся подноготная моих знакомых… Словом, всё, что непосредственно её не касалось.

Живя в такой обстановке, я только и мечтала, что вырваться из дома. Когда мы с тобой наконец поймали очередной «выходной» твоей мамы и собрались провести тихий и прохладный августовский день на природе, мы как раз обсуждали по дороге эту тему. Ты считала, что надо наконец рассказать маме о нас: невозможно скрывать это всю жизнь.

– Может быть, всё не так страшно, – сказала ты. – И зря мы думаем, что она воспримет это непримиримо.

– Но Александра сказала… – начала было я.

– Саша, конечно, авторитет, – усмехнулась ты. – Но нужно иногда и своей головой думать. И я думаю, что нужно сказать маме. Будет лучше, если она узнает об этом от нас, чем если ей расскажет какой-то «доброжелатель».

– Не забывай, у неё – сердце, – напомнила я. – И нервы.

Ты вздохнула. Тусклое пасмурное небо веяло предосенней прохладой: лето устало. Солнце утомилось ярко светить и спряталось на отдых за облаками, пыль дорог была прибита дождями. Раскалённая мятно-полынная горечь июля сменилась спелыми августовскими закатами и холодными росами на траве.

– Мама на самом деле сильнее, чем мы думаем, – сказала ты. – И даже чем она сама предполагает.

Мы вошли в ворота. Дверь дома была настежь распахнута, и у меня вырвался разочарованный вздох: наверно, Наталья Борисовна опять передумала и отменила «выходной».

– Кажется, облом, – шепнула я тебе.

– Что, опять мама? – Твои губы чуть дрогнули в усмешке: ты уже привыкла к этим обломам и философски относилась к ним.

– Да кто же ещё, – вздохнула я.

Внутри у порога стояли туфли Натальи Борисовны, на крючке висела её сумка и шляпка, но самой её нигде не было видно. Я обошла весь сад – никого. Только деревья мирно шелестели, да под ногами попадались упавшие с веток яблоки.

– Мам! – позвала ты. – Ты где? Ау! Это мы с Лёней!

Никто не отозвался. Может быть, Наталья Борисовна ушла куда-то? К соседям, например? Мы уже были готовы предположить и такой вариант, когда я вдруг заметила, что крышка погреба открыта.

– Наталья Борисовна, вы там? – позвала я в тёмный квадрат в полу, веющий прохладой.

В ответ – молчание и сумрак.

– Лёнь, спустись туда, посмотри, а? – глухо попросила ты.

Ты могла бы и не говорить этого: мне пришла в голову та же мысль, от которой разом похолодело нутро и задрожали руки. Меня всю затрясло от страшного предчувствия, и, спускаясь по металлическим скобам в погреб, я каждую секунду рисковала сорваться и рухнуть вниз.

Погреб в доме был единственным местом без электрического света: от сырости проводку часто замыкало, и освещение оттуда вообще убрали. На специальной полочке стояла в банке из-под консервов обычная парафиновая свечка, и сейчас она не горела. Меня охватила со всех сторон жутковатая – как мне показалось, могильная – прохлада и сумрак. В потёмках слабо виднелись ряды банок на полках… А на полу, прямо у меня под ногами – очертания тела.