Джен Коруна - Год багульника. Тринадцатая луна

Не вечна тьма, не вечен сон, и то, что скрыто до поры,

Явится вновь навстречу дню, пройдя незримые миры.

Наступит день, и он придет, и будет тень его светла,

И будет взор его очей — как пламя, и рука тверда;

Сияя золотом волос, разрубит цепи прежних дней

Тот, кто узреет лик Его в сияньи солнечных лучей;

Рука коснется янтаря, и золото яв?ит свой блеск

Глазам, что смотрят, не таясь, в огонь, струящийся с небес.

И солнца луч порвет туман, играя в золоте шпиля,

И сам Кайлал воздест тогда фиал заздравного вина.

Из крови прорастет цветок, и жизнь со смертью сменится местами,

Покой и свет вернутся на восток, и смерть последняя настанет.

И звоном разольется медь, когда вернется он домой -

Тот, кто разорванную нить связал меж небом и землей.

В звенящей тишине раздавался его голос — гости Круга умолкли; притихла и Моав. Она тоже всегда охотно слушала гордые баллады о городе на востоке, чьи башни из желтого, словно солнце, камня вздымаются в небо, острыми шпилями ловя первые лучи рассвета, а со стен можно видеть море. Пламенная удаль солнечного города оживала в песнях краантль, хранивших его в своей памяти.

Задумавшись, внимал этим напевам Кравой. Давным-давно, еще совсем ребенком, он тоже видел город Солнца — стройные башни Рас-Кайлала с нанизанным на них синим небосводом навсегда пронзили его сердце. Через много лет они являлись ему во снах — бесконечные, как сияющие нити, натянутые между небом и землей. Да еще колокола — ах, какие колокола были в Золотом городе! — на центральной башне, на сторожевых вышках у ворот, на каждой, даже самой тесной площади! Каждый день в полдень они оживали, и их оглушающий, гулкий звук мчался по улицам города, врывался в каждый дом, славя солнце в пике своего света, и вместе с колокольным звоном разнося эту славу далеко за пределы города… Но не только их звук помнил Кравой: до сих пор в его сердце звучал другой звон — звон мечей, а вместе с ним — крики убиваемых эльфов, среди которых был и крик его матери — златокудрой Хаисэль. Все это было до боли живо в молодом краантль — оттого-то так и волновалось его сердце при звуке гордых песен, а их слова еще долго звучали в его душе после того, как певец умолкал!

«И солнца луч порвет туман, играя в золоте шпиля, и сам Кайлал…» — солнечный эльф вздохнул и с досадой взъерошил свои золотые волосы, тщетно стараясь скрыть волнение. «Он верит, — верит! — что когда-нибудь это произойдет, и его город оживет, и лучи солнца будут снова сиять на его золотых башнях, и звон колоколов Краана вновь разольется по бескрайним равнинам!..»

***

Но молодость не умеет долго грустить. После полуночи песни умолкли, и старшие эльфы покинули круг. Словно сбросив неудобные парадные одежды, юные дети луны и солнца сразу почувствовали себя намного свободнее. Все громче звучал заливистый смех, все чаще сыпались шутки, молодые воины хвастались успехами в учениях, кто-то присматривался к будущим кейнарам, в задних рядах раздавались звуки поцелуев. Больше всех веселилась Моав. Она звонко смеялась, шутила, слушала последние городские новости. Словно и не было долгих лет разлуки. Так же, как и раньше, она сидела у огня рядом с Кравоем, то и дело отворачиваясь от едкого дыма, шедшего в их сторону.

— Плохой вечер — хорошая ночь! — кричали с другой стороны круга, так всегда утешали тех, кому не повезло с местом у костра, вероятно, подразумевая, что те, на кого веяло дымом, уходили домой раньше остальных.

Молодой жрец солнца смеялся, утирая слезящиеся глаза, и тайно мечтал, чтобы на этот раз поговорка обернулась правдой… Улучив минуту, он незаметно взял Моав за руку. Почувствовав прикосновение, она замерла, затем быстро продела свои пальцы сквозь его и сжала их с такой силой, что Кравой чуть не вскрикнул от неожиданности. Ее ладонь была непривычно горячей и влажной. В следующее мгновение она вздрогнула всем телом — резко и как-то судорожно, и быстро выдернула руку. Солнечный эльф удивленно воззрился на нее — она теперь сидела, отвернувшись, и часто дышала. Он уже вообще ничего не мог понять. Густой столб дыма взвился в их сторону, заставив Кравоя уткнуться лицом в рукав.

— Да это же огонь тянется к своей душе! — предположил кто-то, но развить эту тему не успел.

За спинами сидящих послышалась какая-то возня. Молодой эллари с утонченным лицом испуганно махал рукой, словно его укусил дикий зверь. Рядом с ним, возмущенно сверкая большими голубыми глазами, сидела красивая белокурая девушка.

— Илайна, ты чего! Я же просто так! Уже и обнять нельзя… — обижено вскричал юноша.

Взрыв смеха громом раскатился под ветвями векового дуба. Неудачливый кавалер смутился.

— А ты попробуй позагорать! — раздался из толпы чей-то задорный голос. — Илайна еще вчера говорила, что предпочитает солнце луне… Она и так вон какая розовая — точно с краантль поцеловалась!

Щеки девушки и впрямь сияли ярким здоровым румянцем. Все взгляды, словно по команде, обратились к сидящему подле Моав Кравою — ни для кого не было секретом, что голубоглазая красавица давно благоволит к молодому жрецу солнца. Но тот лишь рассмеялся.

— Смотри, Илайна, как бы огонь не обжег твои прелестные крылышки! — весело крикнул он, оборачиваясь назад.

Все снова рассмеялись. Все, кроме Моав — весь вечер такая веселая, она вдруг умолкла, зардевшись не хуже бойкой Илайны. К счастью, ночная темнота скрыла ее смущение… В кругу еще некоторое время подшучивали над укушенным эллари, но вскоре все о нем забыли, отвлекшись на что-то не менее увлекательное.

Любители посиделок разошлись лишь под утро. Тепло попрощавшись со всеми, Моав побрела к замку, ее провожал неизменный Кравой. У лестницы они остановились, дальше им было не по пути. Жрец солнца потупился, лихорадочно придумывая, что сказать. Ему так не хотелось отпускать Моав в этот вечер. Усилием воли он поднял на лунную эльфу умоляющий взгляд — одно лишь ободряющее слово, один теплый взгляд, и он откроет ей свое сердце, скажет все нежные слова, теснившиеся в нем столько лет! Но юная веллара молчала, не поднимая глаз, и лишь нервно перебирала кружева у себя на рукаве. Кравой хотел было что-то сказать, но не смог выдавить из себя ни звука. Слова комом встали у него в горле, в груди и под ложечкой занемело. Полыхнув смущенным румянцем, он быстро поцеловал Моав в щеку теплыми губами и пожелал спокойной ночи.

***

Так же, как и предыдущий, весь последующий день Моав провела в компании Кравоя. Он зашел к ней, лишь только она проснулась; разумеется, он не признался, что уже несколько раз подходил на цыпочках к ее двери, дожидаясь, пока за ней послышится хоть малейшее движение — как и все эллари, Моав терпеть не могла ранних подъемов.