User - ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

всего 12 лет. И его на войну не пустили. Он очень переживал.

А в это время, как раз в день Бородинского сражения, в Москве родилась Наташа

Гончарова, его будущая невеста. Если бы он знал об этом, он бы, наверное, сказал: «Ах, боже

мой!» и поехал бы посмотреть на неё.

Между прочим…

Уже в девяностые годы двадцатого века один учёный-пушкиновед высказал гипотезу,

что гороскоп Наташи Гончаровой, день и год её рождения сыграли роковую роль в судьбе

Пушкина.

Энергия воинственности и противостояния (Франция–Россия), разлитая в атмосфере в то

время, незримо вошла в биополе Наташи и оказала самое неблагоприятное воздействие на

развитие ситуации в трагическом треугольнике: Пушкин – Наталия – Дантес. Тем более что

Дантес тоже был рожден в 1812 году…

Пушкинская грусть в стихах никогда не омрачает. Она осветляет, освобождает от

одиночества. Поэт тоже часто был одинок и искал отдохновения от людей, которые его не

понимали, обижали.

Поэтому он так любил Михайловское: «Приветствую тебя, пустынный уголок, приют

спокойствия, трудов и вдохновенья, где льётся дней моих невидимый поток на лоне счастья

и забвенья».

В трудную минуту Александр Сергеевич чаще обращался к роще, к реке, к Петербургу:

«Люблю тебя, Петра творенье…»

Наверное, в невыразимой тоске он воскликнул: «Шуми, шуми, послушное ветрило.

Волнуйся подо мной, угрюмый океан!»

Ветрило, – думалось мне, – это такой сильный, мятежный ветер, который, покоряясь воле

поэта, разгоняет его печаль, делит её между всеми.

И я повторяла за Пушкиным, как заклинание: «ШУМИ, ШУМИ, ПОСЛУШНОЕ

ВЕТРИЛО!»

105

Лишь позднее я узнала, что ветрило – это парус.

Для меня было открытием, что самые нежные слова поэт нашёл не для своей мамы, а для

своей няни Арины Родионовны. Родная мама, Надежда Осиповна, нередко обижала маленького

Сашу, наказывая его за то, что он терял носовые платки.

Я сама постоянно теряла в детстве носовые платки, карандаши, ручки. Даже умудрилась

как-то в раннем детстве потерять свой матросский костюмчик.

Не спасло от потери и присутствие папы на нашей загородной прогулке. Поэтому мне

были очень близки огорчения Сашеньки Пушкина, который плакал от обиды на незаслуженное

наказание.

Мама иногда наказывала его очень жестоко – своим многодневным молчанием, что было

слишком мучительно для ребёнка.

Вот почему, наверное, всё тепло своей детской души он устремлял к няне, которая

понимала его, жалела и рассказывала ему свои несравненные сказки.

Добрым ангелом для маленького Сашеньки была и бабушка со стороны Мамы – Мария

Алексеевна Ганнибал.

Она покровительствовала ему, тоже рассказывала сказки. А иногда Сашенька прятался в

её большой корзине для вязанья, если ему угрожало какое-то наказание за некую маленькую

провинность. Об этом и сказал Александр Сергеевич в своей поэме «Сон»:

Ах! Умолчу ль о мамушке моей,

О прелести таинственных ночей,

Когда в чепце, в старинном одеянье,

Она, духов молитвой уклоня,

С усердием перекрестит меня

И шёпотом рассказывать мне станет

О мертвецах, о подвигах Бовы…

От ужаса не шелохнусь, бывало,

Едва дыша, прижмусь под одеяло,

Не чувствуя ни ног, ни головы.

Успокоительный мотив пушкинского стиха смирял во мне гордыню маленького сердца,

учил терпению, как будто на ладонях лелеял мою Душу.

Я засыпала на старом диване, отдаваясь блаженству воображения,– « и в вымыслах

носился юный ум…»

НАСТУПАЛА ПОРА ВЗРОСЛЕНИЯ

Жизнь наша была такова, что Душа, всеми фибрами воспринимая поэтический

пушкинский мотив, стремилась преобразить этот мотив в молитвенные ритмы, которые

пробуждали надежду и без которых уже жить было невозможно:

Прошли глухие времена,

Где глох наш род, где глохли люди,

Где обрывались стремена

И был безбожник неподсуден.

Но ярче, ярче стала высь,

Где всё яснее смысл рожденья,

Где неизбежно восхожденье

И где сонеты родились.

А строки молитвы переливалась в стихи молитвенного настроя:

Хлеб нам наш насущный дай нам, Боже,

Огради от бед и разрушений,

К нашим детям будь добрей и строже,

Их отринь от бездны разрушений.

106

Отче Наш, Твоя на Небе сила

Волею Твоей продлится в жизни,

Верою божественной в России

И любовью к страждущей Отчизне.

К людям милосердием нисходит

Царствие Твое Небесным током,

Разумом Божественным в народе,

Единеньем Запада с Востоком.

Дай же, Боже, хлеб нам наш насущный

И прости нам вечны долги наши.

Пусть вздохнёт свободней неимущий

На просторе нив, лесов и пашен.

Силою молитвы пробуждая

В сердце созидательную думу,

Боже, дай за наши все страданья

Кров – бомжу и совесть – толстосуму.

Где-то в глубине сердца зрела уверенность в неизбежности возрождения Отечества

нашего и голосом самой мне не ведомого мужественного человека шло увещевание:

ГРЯДЁТ МОЯ РАСЕЯ

Нет, не увяла стать в моей Руси –

Ни в росте, ни в осанке, ни в походке.

Неси своё достоинство, неси,

Моя Россия, тихий ангел кроткий!

Не лебези пред сильными, не плачь,

Держи, родная, голову повыше.

Ещё немного – сгинет твой палач.

Он приговор себе давно уж пишет.

Он приговор себе уж подписал

Жестокостью, насильем, грабежами,

Слуга двуличья, сатаны вассал

Рассёк свой век он жадности ножами.

На нитке виснет подлости судьба,

Хотя мощнит ещё её двурогий.

Но жив народ – не просто голытьба.

В нём разум с сердцем, а не только ноги,

Бегущие по миру босиком

От ужаса, что сатана посеял,

Россия – свет, идущий от икон,

Россия – человечности закон.