User - ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

поэтический блок, но, по возможности, обязана разъяснить читателю, какие обстоятельства

способствовали такому ПРОРЫВУ автора уже в зрелые годы в НЕБЕСНЫЕ СФЕРЫ.

Жизнь моя складывалась, как я теперь уже смотрю с высоты прожитых лет, довольно

удачно.

Господь меня хранил в разных нелёгких ситуациях.

Итак – вот она Северная Пальмира, созданная Петром Великим. Это чудо. Вот моя

Альма Матер – Университет с удивительными его наставниками.

Они внушили главное: нужно учиться всю жизнь, несмотря на приобретение диплома!

.

Но волею Самого Господа попала я в храм науки, который славился именами

преподавателей и выпускников.

109

В Петербургском университете в своё время учились Иван Сергеевич Тургенев, А. А.

Блок, Л. Н. Андреев, И. П. Павлов, И. И. Мечников, Л. Д. Ландау, Н. К Рерих..

В середине 20-го века здесь преподавали писатель Фёдор Абрамов, специалист по

истории журналистики П. Н. Берков, известные литературоведы: Георгий Пантелеймонович

Макогоненко, который в годы блокады в Ленинграде вместе с Ольгой Берггольц вёл такие

необходимые людям литературные программы по Ленинградскому радио.

Моим руководителем по дипломной работе был Александр Григорьевич Дементьев,

специалист по русской журналистике 18 века.

Студенты любили лекции Евгения Ивановича Наумова. Он был великолепным знатоком

курса советской литературы, читавшим наизусть поэмы Маяковского и Твардовского.

Эти профессора были авторами первого учебника русской литературы для средней

школы, по которому мы учились в старших классах.

Студенческие годы были нелёгкими, но всё, что окружало нас, – примиряло с

нехватками и недостатками.

Мы знакомились с памятными местами легендарного города, весной бродили по

набережной Невы, любовались Медным Всадником.

Он тогда не был окружён оградкой, как сейчас. Можно было подойти ближе и даже

потрогать подножье памятника.

И Невский, и Васильевский Остров были исхожены нами пешком, – от самого

Университета до Охты, где жили мы в студенческом общежитии.

После лекций иногда засиживались в публичной библиотеке имени Салтыкова-

Щедрина.

Навсегда запомнилась благоговейная тишина читальных залов, безукоризненная

вежливость библиотекарей. Они были, конечно же, из той плеяды коренных ленинградцев,

которые славились своей интеллигентностью.

И швейцар, и гардеробщик, принимавший и выдающий пальто, были настолько

изысканно вежливы, что нам, студентам, было как-то неловко перед ними за то, что они тратят на

нас своё внимание.

В выходные посещали музеи. Эрмитаж потрясал своим величием, блеском и богатством.

Картины русских художников поражали яркостью красок и габаритами.

Мраморные статуи казались застывшими живыми фигурами. Сокровища, собранные

здесь, можно изучать годами.

Мы ездили в город Пушкин, который уже позднее снова был переименован в Детское

Село. Здание Лицея, где учился маленький Александр Сергеевич, в то время ещё не было

отремонтировано после минувшей войны.

Необыкновенно притягивали к себе парки Павловска, где часто бывала я у своих

родственников, живущих в Тярлево (дачный посёлок рядом с Павловском.)

Бывали мы с моим другом, а потом – мужем, тоже студентом Университета, и в Гатчине,

где жил мой брат Владимир, участник войны.

Но парки Гатчины производили всегда на нас мрачное впечатление. Там не было того

света, прозрачности, уюта, как в Павловске, где стояли старинного стиля беседки, ажурные

павильоны, где озёрца казались наполненными небесной лазурью, и всё напоминало век

минувший.

А встречи белых ночей на Неве, разводимые на ночь мосты, знаменитые ростральные

колонны, прогулки по Неве на речных трамвайчиках, поездки в Петергоф, где уже сам

могущественный золотой Самсон, покоривший льва, раскрыл львиную пасть, «фонтан

искристых брызг к звездам воздев», – всё это с трудом поддаётся описанию!

Во время войны Самсон был вывезен из Петергофа во избежание потери на случай

оккупации, но в 50-е годы он вновь стоял на своём месте и чаровал всех своей мускулистой

силой и красотой.

Каскады больших и малых фонтанчиков, знаменитая Дева, грустно склонившаяся над

разбитой урной, чудесные цветники, одевшие газоны, сама покорённая водная стихия, воочию

представшая в волшебном мире Петергофа, – в этом городе Великого Петра, воплотившем в

своём детище мечту о красоте, – да разве перечтёшь все волшебства нашего северного края,

которые открылись нам!

110

Всё, что было увидено и услышано,– вошло в нас как неотъемлемая часть нашей жизни,

как подарок судьбы.

А сам город навсегда остался самым притягательным местом на земле, где можно было

отдохнуть душой, повстречаться с родными, вспомнить молодость.

И как-то само собой с годами сам Ленинград, словно незаметно переродившись в Санкт-

Петербург, всецело завладел моим сердцем, именно как город Великого Петра и первого Поэта

России, где был взлелеян и выпестован ПУШКИНСКИЙ ГЕНИЙ.

Вот почему таким восторгом наливалось сердце, когда оно чувствовало,– как? – одному

Богу ведомо – приближение Поэта, его мысленного взора к его любимому городу.

Вот почему таким воздушным становилось перо, такой лёгкой – рука, которая строчила

без промедления, нет, снимала с Неба эти строки.

Нет, воистину, включался неведомый небесный самописец!

БЕЛЫЕ НОЧИ

Поэма о Петербурге

май 1996 года

Я вдалеке, но мне милы рулады

Ветров балтийских над седой волной

И очертанья каменной громады,

Чернеющие позднею весной;

Прелестных далей томные туманы,

Ушедшие за синий горизонт.

О, Питер, Питер, наносящий раны

Таким, как мной оплаканный Назон!*

Опять разбужен веяньем весенним,

Охвачен вдруг волнением в крови,–

Прошла пора дремотной русской лени;

Пришла пора полёта и любви,–

Плыву к тебе на облаке восторга,

Резных оград твоих приемлю вид.

И в духе предсказаний Сведенборга**

Со мной мой милый город говорит.

Он помнит всё: в нём живы те напевы,

Звучавшие в дни празднеств и боёв,

И дышит тайно облик милой девы

Среди садов, гуляний и пиров.

Но я – простора друг. Я улетаю

Из замков и кунсткамер на простор.

Я синь небес опять благословляю,