Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Дартаньяна. Том III

Знакомство, какое я свел с Муази, стало причиной того, что когда мне требуется белье, либо для меня самого, либо для некоторых моих друзей в провинции, что дают мне иногда поручение его им купить, я не хожу больше ни к какому другому торговцу, кроме него. И вот однажды, когда я к нему зашел около обеденного часа, он мне сказал, что у него имеется лучшее вино во Франции, а так как я, по всей видимости, еще не отобедал, и мне все равно придется куда-нибудь идти обедать, я бы оказал ему неизъяснимое удовольствие, позволив ему дать в мою честь застолье. Он уговаривал меня с такой доброй любезностью, что я совсем был готов согласиться от всего сердца, когда припомнил, что он был гугенотом, и сегодня пятница; итак, уверившись, будто ему нечего было мне подать, кроме мяса, я ему ответил, что и не подумал об этом, но хотя я и военный человек, тем не менее, я привык поститься во всякую пятницу и субботу. Он мне заметил, что не видит, с какой целью я говорил ему все это; у него нет ни малейшего желания вынуждать меня расставаться с моими добрыми привычками, и он подаст мне тюрбо и форель, лучше каких я не отведаю, [482] может быть, даже у самого Короля. Это было для меня знатное угощение, а эту последнюю рыбу я любил превыше всех остальных; итак, я сказал, что охотно останусь пообедать с ним; он все-таки угостил меня глотком вина, в ожидании, пока подадут на стол, потому как уже начинало темнеть. Между тем, явилась высокородная дама в его магазин, кто пожелала что-то приобрести, и один из его помощников заглянул объявить об этом в своеобразный зал, где мы расположились за этим магазином; он вышел туда и я вместе с ним, потому как эта Дама принадлежала к моим знакомым. Она и я завели там шутливую беседу, и время для меня текло незаметно, потому как она была весьма очаровательна, а я еще и выпил немного, и было уже довольно поздно, когда мы начали усаживаться за стол.

Тем временем, пока мы находились в этом магазине, туда нагрянуло еще и несколько других женщин, как от Двора, так и из города, так что Муази и его жена выставили на обозрение почти все их коробки. Его жена, кто отнюдь не была неловкой, замерла, присматриваясь, потому как там еще кто-то был. Среди прочих там находился священник, кто явился повидать первого служителя, потому как они оба были из одной страны и знали друг друга с давних пор. Так как он являлся туда довольно часто и его почитали достойным человеком, его абсолютно не опасались; но жена Муази, случайно бросив взгляд на коробку, к какой он стоял совсем близко, увидела ее почти совершенно пустой. Это ее поразило, потому как, хотя и много людей заходило в этот магазин, они почти ничего не продали. Это заставило ее понаблюдать за священником, как ни в чем не бывало, и увидев, как он запустил руку в другую коробку, из какой ловко вытянул кусок кружева, она подошла потихоньку сказать об этом своему мужу. Она, видимо, не осмелилась сказать ему об этом вслух, потому как я был там, и она боялась, как бы, вынуждая выйти его из-за стола, она не нарушила благопристойности. Он рассудил, может быть, [483] точно так же, так что увидев их обоих совершенно растерянных, я был обязан спросить, что с ними приключилось. Они было хотели сделать из этого для меня тайну; но озабоченность, появившаяся на их лицах, выдавала их, помимо их воли; Муази признался мне в конце концов, в чем было дело. Я ему сказал, что он просто помешался, задумав хранить молчание по поводу вещи, вроде этой, и когда бы даже он сидел не со мной, но с Принцем крови, он должен был пойти навести порядок и заставить этого вора вернуть награбленное. Он мне ответил, что, по правде, его удержало от этого поначалу уважение ко мне, но потом к этому присоединилась еще и другая вещь, и вот по ее-то поводу он был бы счастлив услышать мой совет; он был гугенот, вор был священник, и так как мы живем во времена, когда опять начали устраивать войну, людям их религии, он боялся, как бы это не навлекло на него какое-нибудь неудовольствие со стороны Двора. Я ему ответил, если он продолжит со мной такого сорта разговоры, я потеряю половину доброго мнения, какое составил о нем с тех пор, как с ним познакомился; здесь не о чем рассуждать в деле, вроде этого, и я ему в том буду порукой, что бы он ни сделал в подобных обстоятельствах, никто не найдет тому возражений.

Я так славно взбодрил его этими словами, а также и другими, какие я еще ему сказал, что он встал из-за стола, дабы пройти в свой магазин. Священника там уже больше не было. После того, как он наполнил свои карманы и штаны тем, что он нахватал, он распрощался со своим соотечественником с уверенностью, достойной скорее убийцы, чем человека его положения. Муази, не видя его больше, спросил у своих продавцов, куда тот вышел, потому как в его магазине имелось две двери: одна — на Улицу Бурдонне, а другая туда, где был прежде Дворец Виллеруа, и где находится теперь большая почтовая станция. Ему сказали, что тот вышел через дверь на Улицу Бурдонне, и, побежав за ним вместе с двумя [484] своими продавцами, кому он сказал его сопровождать, он нагнал того на углу первой же улицы, куда тот совсем уже приготовился свернуть. Он безо всяких церемоний ухватил того за угол плаща и безо всяких комплиментов сказал ему, что хотел бы подвергнуть проверке содержимое его штанов, потому как у него украли кружева, а его карманы кажутся ему здорово набитыми; священник начал возмущать против него народ под тем предлогом, что он был гугенотом. К счастью для Муази, он был в своем квартале, где он считался честным человеком — итак, хотя уже нашлись прохожие, не знавшие его и вставшие на сторону священника, их вскоре урезонили, когда соседи им сказали, что они готовы ручаться головой за Муази; каким бы он там ни был гугенотом или подозрительным, каким бы его хотели выставить, этот человек никого напрасно не оскорбит; больше того, все дело состояло только в факте, священнику стоило лишь позволить обыскать себя, дабы себя же и оправдать; это будет ему гораздо выгоднее, чем все, что он мог бы сказать в свое оправдание, потому как одно дело слова, тогда как другое послужит ему верным доказательством его невиновности.

Прохожим нечего было возразить на это; итак, перейдя внезапно со стороны священника на сторону его обвинителя, они первые пожелали, чтобы тот был обыскан. Они сделали намного больше, они сами обыскали его, помимо его воли, и, найдя у него на пять или шесть сотен экю кружев, или в его карманах, или же в другом месте, какое я не осмеливаюсь назвать, они его отвели к главному Шатле после того, как отпотчевали его, вроде ребенка из доброго дома.

Там нашелся ефрейтор, кто занес священника в тюремный регистр на имя Муази, не зная, сочтет ли он сам это добрым или же нет. Он поостерегся найти это добрым, поскольку не желал, чтобы процесс, пусть даже в его пользу, стоил бы ему хоть единого су. Он вернул себе все товары, они ему были честно возвращены теми, кто обыскивал священника; [485] итак, не имея больше никакого интереса к этому делу, едва он узнал, что ефрейтор ввел его в игру, как он ото всего отрекся.