Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Дартаньяна. Том III

Королева, рожденная Испанкой, и не освободившаяся еще от склонности, какую она питала к своей стране, хотя уже около сорока лет прожила во Франции, вопреки глубокому сожалению наблюдала за тем, как он вот так замышлял гибели ее Нации. Она не осмеливалась, тем не менее, ничем на это возражать, потому что боялась, как бы ее не обвинили в отстаивании интересов Короля, ее брата, в ущерб правам ее сына. Она горячо желала, однако, установления мира, но не видела для этого никакого просвета, потому что всякий раз, когда она заговаривала о нем с Кардиналом, он ей отвечал, что она, значит, хочет ограничить добрую удачу Короля, ее сына, весьма жесткими рамками; так могли бы поступить лишь самые заклятые его враги; намерение, вроде ее собственного, еще можно было бы стерпеть, в самом деле, во времена, когда большая часть Королевства взбунтовалась против него, но теперь, когда каждый возвращался к повиновению, и не было больше ни одной кампании, где он не одержал бы побед, требовалось пригнуть его врагов столь низко, что если бы они и захотели получить мир, то пусть они явятся вымаливать его с веревкой на шее; кроме того, Французская Нация жила надеждой на оккупацию, руки чесались у ее Дворянства настолько, что если не дать ее ему снаружи, оно вскоре примется искать себе удовлетворения внутри.

Зима прошла среди многочисленных развлечений; Кардинал собрал большой военный Совет в Марте-месяце, дабы выяснить, чем занять во Фландрии армии Короля в течение ближайшей Кампании. Не то чтобы не был сформирован план после взятия Конде и Сен-Гийэна вести их прямо в Валансьен; на протяжении всей зимы велись приготовления, достаточно свидетельствовавшие о том, [16] что прежнее решение не было еще изменено; но так как враги не могли об этом не знать и приводили себя в состояние хорошенько там защищаться, речь шла о том, не лучше ли будет перенести действия совсем в иную сторону, чем эта. Основным намерением было, после заключения альянса с Кромвелем, побеспокоить врагов в морских городах Фландрии, дабы они не знали наверняка, с этой либо с другой стороны на них пойдут. Открывалась также возможность, в случае получения достоверных сведений о том, что они заняты всего лишь укреплением защиты Валансьена, по-настоящему задуматься о взятии Дюнкерка и даже о продвижении завоеваний гораздо дальше. Но Кромвель оказался занят много большим количеством дел у себя, чем предполагалось ранее, и, следовательно, не мог исполнить данное им слово до тех пор, пока он с этими делами не разберется. Жалобы на него посла Испании разбудили Английскую Нацию от спячки, в какую она впадала время от времени. В самом деле, начиная с революций, произошедших в этом Королевстве, то она покорно склонялась перед его волей, а то настолько восставала против, что можно было сказать, будто бы она полностью освободилась от ослепления, в каком он ее держал так долго. Показалось даже, что на сей раз она была так оскорблена, увидев, как он откровенно предпочел свои личные интересы публичным, что она больше не пожелает ему прощать. Каждый, одним словом, вопил о войне против Франции, вместо одобрения Договора, заключенного им с ней. На это он отвечал всего-навсего, что ему лучше знать, как следует поступать, чем всем им вместе взятым. Но вовсе не достаточно было это сказать, ему необходимо было им это доказать; для примирения с ним им требовались скорее резоны, нежели слова. А это казалось очень непросто, потому как они были настолько поражены предложениями Кале и Булони, какими их умасливал Посол Испании, что они как бы оглохли по отношению ко всем другим предложениям и внушениям. [17]

Наконец, это непонимание между Вождем и членами его Парламента лишило Кардинала возможности хоть в чем-то положиться на этот договор, и он вознамерился отрегулировать в военном Совете, о каком я говорю, все, что там предстояло сделать. Он вовсе не желал, чтобы его смогли обвинить впоследствии в принятии ложных мер, когда бы он захотел возложить всю ответственность за них на собственную голову. Итак, как если бы он предвидел то, что вскоре случится, он заявил всем присутствовавшим, — если он и взял на себя труд пригласить их сюда, то только для сообщения им сведений, недавно дошедших до него самого по поводу Валансьена; он вовсе не будет им говорить, что намерение его атаковать было высочайшим предначертанием, какое Король когда-либо задумывал, потому как они знали об этом точно так же хорошо, как и он сам, и даже еще лучше; им была известна сила этого города лучше, чем кому бы то ни было, поскольку основу их ремесла составляло знание подобных вещей, тогда как он узнавал о них исключительно из рапортов других; но он должен им сообщить, что врагами завезены туда все возможные виды припасов, как боевых, так и съестных, гарнизон там теперь состоял из пятнадцати сотен человек, набранных из регулярных войск, самых лучших, какие только могли найтись в Нидерландах; это уже было кое-что, но наибольшего размышления заслуживал тот факт, что помимо всего этого там оставались десять тысяч Горожан, поклявшихся не сдаваться до последнего дыхания; они сформировали различные Роты из всех тех, сколько их там было, в которых они намеревались сражаться под предводительством тех среди них, кто служил прежде; те их настолько хорошо вымуштровали, что они могли теперь защищаться ничуть не хуже лучших солдат гарнизона; вот об этом-то он и должен был им сейчас сообщить, дабы, если они рассудят, что это предприятие было превыше их сил, они бы поостереглись неосмотрительно ввязываться в него; гораздо лучше стоило оставить [18] намерение, задуманное поспешно, когда обнаруживались трудности к его исполнению, чем упорствовать в нем против всякой видимости резона; Испанцы могли бы собрать в этом году до двадцати тысяч человек; Король же, в соответствии со всеми подсчетами, не мог бы иметь более двадцати пяти тысяч под стенами города, так что им предстоит рассудить, смогут ли они с той армией, какую он в силах им предоставить, одолеть и значительное число осажденных, и войска, почти столь же многочисленные, как и их собственные.

Из всех собравшихся там один лишь Виконт де Тюренн нашел обстоятельства достойными размышления. Он даже упомянул о нескольких других трудностях, ускользнувших от внимания Кардинала, но так как Маршал де ла Ферте находил собственную славу в противоречии ему во всем, он настолько сгладил их своей речью, что если захотели бы поверить его словам, Валансьен должен был сдаться тотчас же, как только будет осажден. Большинство остальных придерживалось примерно того же мнения, как и он сам; они, разумеется, не были движимы теми же мотивами, что имелись у него, но они просто следовали в этом гению Французской Нации, не находящей никаких затруднений ни в чем, что бы ей ни предложили. Это особенно хорошо видно в сегодняшней войне, где она совершает такое, что почти не поддается пониманию, и в то же время, кажется, превосходит обычные человеческие силы. Я не желаю никакого иного примера, как переход через великую реку Рейн, причем одно только наведение моста через эту реку самые именитые из всех Древнеримских Императоров почитали некогда за величайшее достижение.