Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Дартаньяна. Том 1

Этот капитан, звавшийся Бернажу, был дворянином, происходившим из Графства де Фуа; он был польщен обращением к нему Бискара, да еще с просьбой об услуге — он предложил ему свою руку и шпагу, и, поднявшись все вчетвером в карету Жюссака, они спешились у входа на Пре-о-Клер, как бы невзначай пожелав прогуляться и оставив на месте их возницу и лакеев. Мы обрадовались их приезду; было уже поздно, и мы их почти не ждали больше. Мы не пошли им навстречу, наоборот, мы еще глубже удалились от света, гулявшего в их стороне; мы двинулись в сторону островка Сводница и добрались до маленькой низинки, где, не увидев никого, мы и решили их дождаться.

Они не замедлили присоединиться к нам, и Бернажу, у кого были пышные усы, как это было в моде в те времена, увидев, что Жюссак, Бискара и Каюзак выбрали трех братьев, желая иметь дело с ними, тогда как ему оставили меня для развлечения, спросил, не посмеялись ли они над ним, подсунув ему в противники ребенка. Я был задет за живое такими словами и ответил, что дети моего возраста разбираются в деле не хуже тех, кто их презирает. Я взял шпагу в руку и показал ему, какими действиями я умею подкреплять слова. Он был вынужден вытащить свою, ему пришлось защищаться, увидев по манере, с какой я за него взялся, торговаться с ним я не буду. Он даже выложил мне несколько довольно мощных ударов, претендуя быстро отделаться от меня. Но, отпарировав их с большим счастьем, я [23] нанес ему один под руку и пробил ее этим ударом насквозь.

Он упал в четырех шагах оттуда; я подумал, не умер ли он, и, поспешив подать ему какое-нибудь исцеление, если еще было время, заметил, как он подставляет мне острие своей шпаги, поверив, видимо, будто я настолько ополоумел, что нацеплюсь на нее сам. Я рассудил, если он способен на такие хитрости, то ему еще можно помочь. И так как я был воспитан по-христиански и знал — потеря души была бы самой ужасной вещью, какая когда-либо могла с ним приключиться, я крикнул ему издалека, чтобы он подумал о Боге; я явился не вырывать у него остатки жизни, но, скорее, их ему сохранить; я даже разозлен тем состоянием, в какое я его поставил, но пусть и он хорошенько оценит, что я был вынужден варварской яростью, составляющей честь дворянина и заставляющей его отнимать жизнь у человека, кого он часто никогда и не видел, и даже порой у лучшего из его друзей. Он мне ответил, что поскольку я говорю так справедливо, он без всякого сопротивления отдаст мне свою шпагу, и он просит меня соизволить перевязать ему рану, вырезав перед его рубахи; этим я, может быть, остановлю окончательную потерю его крови; не дам ли я ему руку после, чтобы он смог добраться до кареты, или же я проявлю еще большую доброту и схожу за ней сам, он боится упасть без сознания по дороге.

В то же время он отбросил шпагу на четыре шага, показывая мне, что не желает пользоваться ею против меня, когда я приближусь к нему. Я сделал так, как он мне сказал, разрезал его рубаху ножницами, которые вытащил из моего кармана, и, наложив ему компресс спереди, помог ему приподняться и присесть, иначе я не мог бы сделать того же сзади. Приготовив ленту как можно лучше, я скроил ее из двух обрезков; вскоре я завершил эту работу.

Однако время, употребленное мной вроде бы на доброе дело, я же его и потерял, потому что мои хлопоты, думаю, чуть было не стоили жизни Атосу, а, [24] может быть, равно и его двум братьям. Жюссак, против кого он бился, нанес ему удар шпагой в руку и накинулся на него, пытаясь его заставить вымаливать себе жизнь; он только и ждал, как бы всадить ему острие своей шпаги в живот; когда я заметил опасность, в какой оказался Атос, я тут же побежал к нему; одновременно я закричал Жюссаку обернуться ко мне лицом, потому что я не могу решиться атаковать его сзади; тот обнаружил необходимость дать новое сражение, вместо того, как он верил, со славой завершить собственное.

Этот новый бой не мог обернуться для него ничем, кроме неудачи, потому что Атос, избавленный таким образом от угрозы, не был расположен наблюдать, сложив руки, пока мы будем фехтовать. И в самом деле, увидев опасность быть настигнутым сзади, в то время, как я атакую его спереди, Жюссак хотел приблизиться к Бискара и, по меньшей мере, встать вдвоем против троих, тогда как теперь он был один против двоих. Я разгадал его намерение и помешал ему его исполнить. Тогда он увидел, что вынужден сам вымаливать жизнь, он, хотевший заставить умолять об этом других. И он протянул свою шпагу Атосу, кому я оставил честь его разгрома, хотя мог бы с таким же правом приписать ее себе. Мы вдвоем отправились на выручку Портосу и Арамису в надежде помочь им одержать победу над их врагами. Вот это нам было совсем нетрудно, поскольку у них самих было довольно отваги и ловкости одолеть и без нашей помощи; дело у них пошло еще лучше, когда они увидели нас, спешащих на подмогу. Остальным же стало невозможно им сопротивляться, их было не более двух против четырех; они были обязаны отдать шпаги, и битва закончилась в такой манере.

Все вместе мы пошли посмотреть на Бернажу; он вновь улегся на землю по причине охватившей его слабости. Так как я был подвижнее других и обладал лучшими ногами, я и отправился за каретой Жюссака. Так его и доставили домой, где он шесть [25] недель провалялся в постели, прежде чем выздороветь. Но, наконец, рана, хотя и очень серьезная, не была смертельной, и он отделался болезнью без особых последствий. С тех пор мы стали добрыми друзьями, он и я, и когда я сделался Младшим Лейтенантом Мушкетеров, он мне отдал одного из своих братьев для зачисления его в Роту.

Король узнал о нашей битве, и мы испугались последствий; он очень ревностно относился к силе своих Эдиктов; но Месье де Тревиль заявил ему, что, случайно оказавшись на Пре-о-Клер и не думая драться, Атос, Портос и Арамис не могли не услышать, как Жюссак расхваливал своим друзьям Роту Гвардейцев Кардинала, в ущерб Роте его Мушкетеров; они не могли не возмутиться; это повлекло за собой слова, от слов перешли к рукам, но невозможно рассматривать все эти действия иначе, чем встречу (Встреча (столкновение, стычка) — была непредвиденной битвой; дуэль подготавливалась — один из двух соперников (в основном тот, кто считал себя оскорбленным) «вызывал» другого, назначал ему свидание, решая с его согласия о часе и месте, о выборе оружия, и уточняя число «секундантов», кто примет участие в нападении. Нельзя было осудить дворян, попавшихся на «встрече». Только дуэль, с ясно установленным намерением, наказывалась порой смертью), но не как дуэль. Больше того, Кардинал будет убит этим обстоятельством; он так превозносил Бискара и Каюзака, как чудеса всех достоинств, и рассматривал их, так сказать, как свою правую руку. В самом деле, он их поднял превыше того, на что они могли бы правдоподобно надеяться по происхождению и, может быть, превыше их достоинств. Лучшее качество, каким они обладали, было личной привязанностью к нему, если только это может быть принято за доброе качество, в соответствии с тем, что он их заставлял делать ежедневно против службы Короля. Они принимали партию Кардинала вкривь и вкось, не оценивая, заинтересован ли Его Величество в их действиях или нет; так, стремясь поддержать его сторону, они не только время от времени ссорились с лучшими слугами, каких мог иметь Его Величество, но еще и дрались всякий день против них, потому как были более преданы делу Министра, чем Мэтра.