Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Дартаньяна. Том 1

Наконец, я явился туда, когда счел, что она могла бы уже быть доступна. Она прекрасно знала, что я прибыл на помощь ее подруге и даже с достаточной пользой; но так как она не знала, в какой манере мне за это заплатили, то вообразила, будто бы это должно было продвинуть мои дела. Итак, едва меня увидев, она наградила меня комплиментом, весьма отличным от того, что бы она мне сказала, когда бы знала, как все произошло. Она, между тем, ходила повидать свою подругу через полчаса после того, как я ее покинул; но там у нее было столько посетителей, что она не смогла перемолвиться с ней по секрету. Я ее крайне изумил, когда поведал, в какой манере я там был принят. Она мне сказала, что в это просто невозможно поверить, а когда я подтвердил мои слова клятвой, она сделалась серьезной и заявила мне о своем намерении свидеться с ней в тот же самый день, дабы попытаться заставить ту изменить настроение, со всей горячностью, на какую она была способна.

Я вернулся еще раз повидать ее в тот же вечер, чтобы узнать, какое впечатление ей удалось произвести. Она воскликнула, едва завидев меня, что абсолютно ничего нельзя было для меня сделать, и она сожалеет обо мне так, как я того и заслуживаю; никогда не слыхано было о несчастье, подобном моему, и, должно быть, мне суждено было родиться под такой весьма несчастливой звездой, чтобы мои надежды рушились как раз в то время, когда все, казалось, способствовало их возвышению. Наконец, она мне накурила бесконечное множество фимиама; но, поскольку все это было лишь дымом, я спросил ее, не сказала ли ей что-нибудь Дама, дабы скрасить, по меньшей мере, резкость своего поведения. Она мне ответила, что той и не оставалось говорить ничего иного, кроме сказанного уже мне самому — она не желала, как сама выразилась, подвергаться упрекам, какие я смог бы ей сделать, если [371] бы она вышла за меня замуж; и это все, что ей удалось из нее вытянуть; в довершение всего, та настолько прочно вбила себе в голову эту, мысль, что она очень сомневалась, смогу ли я или кто бы то ни было ее оттуда вырвать.

Вот и весь ответ, что я смог получить от одной и от другой, и столько у меня накопилось причин быть недовольным Дамами, что я решил не терять больше моего времени с ними. Я действительно объявил себя банкротом по отношению к ним, на пять или шесть месяцев, по крайней мере; я распрекрасно сделал бы то же самое и с Кардиналом, если бы мог, настолько я находил его скверным мэтром. Он никогда не делал нам никаких подарков, причем Бемо не больше, чем мне, и хотя мы состояли при нем в качестве его дворян, мы не имели даже мизерного влияния пропустить одного из наших друзей в его комнату. Если кому-либо доводилось нас об этом просить, нам приходилось признаваться им в нашей несостоятельности или же подыскивать какое-нибудь извинение для подобных наших действий.

Наконец, мы были настоящими рабами, что заставило меня задуматься, как бы занять место на другой стороне, если бы я знал, к кому мне обратиться, чтобы быть лучше устроенным. Но никто не хотел и взглянуть на нас, пока мы оставались на его службе. Так как вот уже некоторое время, как он дал знать о себе, что он такой же скряга, как и мошенник, казалось, что и мы на него похожи, поскольку находились у него в услужении. Это мешало знатным особам связываться с ним, так что можно было сказать — вокруг него гораздо больше видно било сволочи, чем честных людей.

Вошел туда примерно в это же время или, по меньшей мере, боюсь, как бы не соврать, вошел туда за некоторое время до этого некий маленький человечек, чье происхождение едва ли было значительнее его роста. По своему первому ремеслу он был гарсоном-кабатчиком в Беарне, но, обменяв красный колпак, что он носил в те времена, на широкополую [372] шляпу и белое перо, он сделался столь горд, изменив таким образом внешность и положение, что ссорился почти со всеми на свете. Однако, так как он приобрел кое-какие преимущества, над некоторыми, он пользовался большой милостью у Его Преосвященства, кто сделал его даже несколько времени спустя одним из главных Офицеров его Мушкетеров. Он был бравым человеком, сказать по правде, и так как в той же Роте имелся еще один Офицер, такой же неуживчивый, как и он, но только дворянин, дело у них вскоре дошло до рук.

Дуэли были так же строго запрещены в те времена, как они еще запрещены и сегодня, потому они были обязаны прятаться, чтобы получить верную возможность драться. Король недавно подал, на персоне де ла Фретта, поучительный пример несгибаемости, с какой он будет обходиться с теми, кто нарушит его Эдикты. Это нагнало страха на всех и каждого, так что, если кто-то был возбужден, один против другого, он стремился прикрыть свои действия потемками. Они бились в комнате Шарантона, где располагалась их казарма, и ла Вернь, так звали дворянина, был убит наповал, там же на месте. Нантиа, его старший брат, служивший обычным Шталмейстером Королевы, счел своим долгом скорее приглушить это дело, чем придавать ему огласку какой-нибудь процедурой. Он приказал схоронить мертвеца украдкой, и убийца был столь счастлив, что Король никаким образом не прослышал об этой битве. Итак, это не помешало маленькому человечку продвигаться своей дорогой. Он оставался Младшим Лейтенантом этой Роты, когда Король забрал ее для себя. Бравый Марсак, командовавший ею раньше, умер, и Месье Кольбер, Государственный Министр, назначил на его место своего брата, вскоре поставившего ее на другую ногу, чем она была прежде; тогда маленький человечек был так горд, забыв о своем собственном происхождении, не пожелал ему подчиняться. Он предпочел покинуть свою должность, что обеспечило [374] судьбу Месье де Монброна. Поскольку, хотя он был рожден иначе, чем другой, он почел за честь служить под этим новым Командиром, кто вскоре принял имя Графа де Молеврие вместо того, что он носил прежде. Этот Граф был, однако, всего лишь сыном простого плательщика податей, то есть, доброго Горожанина, но так как удача его брата и ему самому открывала доступ к более великим почестям, он не только назвался Месье Графом, постоянно напоминая окружающим о его титуле, но еще вскоре пожелал стать Наместником Провинции.

Он вел переговоры о Наместничестве над Мецем и над всей его округой с Маршалом де ла Ферте, кто был вдобавок еще и Наместником Лотарингии. Он был убежден, что получит согласие, опираясь на поддержку брата, кто был тогда в наибольшем блеске, да и на собственную отвагу, какая была, чтобы не соврать, отнюдь не из мельчайших. Между тем, на маленькой войне, что разразилась некоторое время спустя в Голландии, и куда Король послал шесть тысяч человек на помощь Республике против Епископа Мюнстера, к числу которых принадлежал и он, Месье де Прадель, командовавший там, обычно поговаривал, как бы ему хотелось оказаться его наследником, уж очень тот был охоч до траншеи. Однако, хотя каждый отдавал ему должное в этом вопросе, и не было такого достаточно страстного человека, чтобы посмел говорить иначе о его храбрости, Король отказал ему в согласии на это Наместничество. Никто не знает хорошенько, откуда проистекал этот отказ, был ли он возмущен тем, что этот Граф заручился им, не поговорив с ним об этом заранее, или же его гордость, еще даже превышавшая гордыню маленького человечка, о каком я только что говорил, чем-то была ему неприятна. Граф де Молеврие счел себя настолько задетым, что покинул его Роту. Месье де Монброн заступил на его место и покинул его совсем недавно, чтобы стать во главе Полка Короля, где, как засвидетельствовал Его [375] Величество, его услуги будут ему более приятны, чем где бы то ни было еще.