Настя - 1-17.docx.docx

— Снято, выключить камеру! — крикнула Катрина.

Я отмечала сделанные кадры, после того, как сцена была полностью отснята.

— Вот твой Оскар, — прошептала я Катрине.

— Я просто хочу, чтобы кто-нибудь прикоснулся к этой вещи с десяти футов. — Она взяла мой планшет, пролистывая листки. — Мы никогда не доходили до последней строки на тридцатой странице. Я думаю, что мы можем сделать дубляж диалога фильма.

— Мне кажется, ты оставишь WDE позади себя. Честно. Так далеко, как ты пообещала больше ни с кем не судиться.

Она издала — пф-ф звук, который ничего не обещал.

— Перерыв на обед, всем!

Помощник продюсера подбежал ко мне, когда я убирала свои бумаги.

— Здесь мужчина, который спрашивает вас.

Мне потребовалось полсекунды, чтобы вычислить, кто это был.

— Темные волосы и карие глаза?

— Ага. Он принес обед.

— Конечно, он принес мне обед. — Я поправила волосы, зафиксированные в прическе, и одернула рукава.

— Нет, — сказал он. — Он принес обед каждому . Вам он принес вино.

* * *

Съемки фильма не зависели от солнечного света и могли растянуться на целый день. Я, как помощник по сценарию, могла появиться в шесть вечера, чтобы переснять сцену, хотя съемки уже продолжались двенадцать часов. Поэтому никто не уходил, когда была работа, которую нужно было сделать, еда и закуски предоставлялись на всю команду. Крупное производство получало больше сервиса, верхняя линейка съемочной группы (актеры, директор, режиссер, продюсеры) пользовались изысканной кухней, нижняя линейка (оператор, технический персонал, осветители, ПА, ПР, и др.) получали что-то хорошее, но менее дорогое. На съемках у Катрины каждый получал среднего качества еду из трейлера, втиснутого на углу парковки. Несколько длинных столов с откидными стульями стояли на парковочных местах. Ужин, выставленный Антонио, нарушил нашу привычку употребления картофеля фри и бургера. (прим.пер. ПА, ПР – персональный администратор и помощник режиссера)

Он был одет в серую спортивную куртку с кроваво-красным поло и держал бутылку красного вина, в согнутой руке. Женщина лет шестидесяти стояла рядом, а он рассказывал что-то Катрине. Перед ними были четыре подогреваемые жаровни с блюдами, тарелками, посудой, и линией выстроившихся в ожидании людей.

— Ты не имеешь права вторгаться на съемочную площадку, — сказала Катрина, но я видела ее глаза, с жадностью смотрящие на еду. Это была крестьянская еда — мясистая, без изысков, предназначенная накормить всех еще на четыре или пять часов неустанной работы.

— Mea culpa , — сказал он. — Твой помощник по сценарию принял мое приглашение на ужин, и Зия Джиована подумала, что было бы грубо доставить еду только для нас. (прим.пер. Mea culpa (ит.) — виноват, моя вина.)

— Это моя вина, — сказала я. — Я забыла тебе сказать.

Она резко повернулась и ухмыльнулась.

— Ты лжешь.

— Если это означает, что ты можешь просто поесть, тогда я каюсь, виновата. — Я указала на Антонио. — Вы, сэр, напористый.

— Каюсь, — сказал он. — Разреши мне разделить это с тобой.

— Я думаю, ты только что добился этого. — Я взяла тарелку с лазаньей, но Антонио забрал ее и передал человеку, стоявшему позади меня.

— Пойдем. Я не буду кормить тебя здесь.

Он потянул меня, но я дернулась назад.

— Мне нужно работать.

Катрина даже головы не подняла от своей еды, произнеся:

— Мы должны снять следующий кадр. Я напишу тебе, когда мы будем готовы. Проваливайте.

Я позволила Антонио обнять меня и повести по тротуару. Свободной рукой он по-прежнему держал бутылку за горлышко. Соседство вокруг было из светящихся огней промышленных крыш с фабриками, превращающими чердаки в лофты и жилыми квартирами над высококлассными ресторанами.

— Есть место, за углом, — сказал он. — Там нет лицензии на спиртное, поэтому мы принесем с собой.

— Дай мне посмотреть. — Я протянула руку за бутылкой и осмотрела этикетку. — Напа? Ты принес вино из Калифорнии?

— Это не хорошо?

— Это великолепное вино, но я представляла себе, ну ты знаешь, итальянское.

Он засмеялся.

— Я пытался не быть напористым. Встретить тебя на половине пути.

— Это так ты называешь «не быть напористым»?

— Ты можешь убежать. Я не буду преследовать тебя.

— Не будешь? — Я отдала ему бутылку.

Он улыбнулся.

— Эх, буду.

— Тебе не приходило в голову, что, может быть тебе нравится преследовать меня, и если я перестану убегать, тебе может это наскучить?

— Я не заскучаю. Там еще слишком много всего, что сделать.

— Забавно, — сказала я. — Это то, что мне кажется наиболее скучным. Все, что с этим связано.

— Ты делаешь то, что тебе не нравится? Что ты любишь?

Мы пересекли квартал ресторанов. Мощеные улицы были переполнены. Накрытые столы располагались прямо на тротуарах. Тепло ламп спасало от прохлады с бухты.

— В действительности, я ничего не люблю.

— Давай. Расскажи мне, что было тем последним, от чего ты получала удовольствие, что заставляло чувствовать тебя живой.

Я остановилась, чувствуя несоизмеримое разочарование от его вопросов.

Он повернулся ко мне лицом, пятясь назад.

— Твои поцелуи меня не в счет.

— Забавный парень.

Парковщик в белой рубашке и черном галстуке бабочке чуть не врезавшись в меня, увернулся, открывая дверь подъехавшего автомобиля.

— Подумай хорошенько, — сказал Антонио. — Последняя вещь, которая заставила тебя любить жизнь.

— Я не хотела бы об этом говорить.

Его брови взметнулись.

— Я думаю, смогу научиться полюбить эти вещи тоже.

Мое расстройство превращалось в жестокость.

— Последнее, что я любила делать? Работать с Даниэлем над его кампанией. Я скучаю по этой работе.

Продолжая пятиться назад, подняв руки, как бы показывая, что полностью сдается, он сказал:

— Тогда, чтобы тебя осчастливить, сообщаю тебе, что буду баллотироваться в мэры.

Я рассмеялась. Ничего не могла поделать. Он смеялся со мной, и я заметила, как сдержанно он смеется для человека, утверждающего, что наслаждается жизнью.

Он набросился на меня, прежде чем я успела увидеть вторую секунду его улыбки. Его рот захватил мой, объятья окружили меня со всех сторон, его руки погрузились в мои волосы. Мой мир закружился вокруг ощущений — сильного тела и сладкого языка, свежего запаха, легкой щетины на подбородке, и то, как он с вниманием погрузился в поцелуй.

Я старалась откликаться ему с осторожностью, и ахнула, когда в меня врезался парковщик. Антонио сжал меня в объятьях, охраняя и защищая одновременно.

Тот поднял руки вверх.

— Я очень извиняюсь, — он пятился назад к стоящей машине, с поднятыми руками.

— Ты извиняешься? — спросил Антонио. — Ты не выглядишь извиняющимся.