Кирилл - Unknown

Он уставился на три зубные щетки, которые стояли в серебряном стакане, рядом с полотенцами для рук на столешнице. Красная была Эдварда, потому что он был старшим, и имел право выбора первым. Макс выбрал зеленую, потому что он считал, что она соответствует мужчинам, из того, что осталось. Лейну пришлось довольствоваться желтой, хотя он ненавидел этот цвет.

Никто не захотел голубой…

Раздался щелчок двери, нарушивший тишину. Лейн подождал, пока не услышал второй щелчок, затем поднялся и направился в комнату Эдварда.

В полумраке Эдвард передвигался в сторону ванной, согнувшись, одной руки держась за живот, а другой опираясь на все, что попадалось на его пути — бюро, стенка, письменный стол.

Лейн бросился к нему, обхватив его за талию.

— Больно, — застонал Эдвард. — Тошнит.

О Боже, у него текла по лицу кровь, перстень отца прорезал щеку, когда он его ударил.

— Я помогу тебе, — пробормотал Лейн. — Позабочусь о тебе.

Они медленно ступали, ноги Эдварда слушались с трудом. Одна часть его пижамы была заправлена под пояс штанов, когда он засунул ее обратно после порки, и Лейн мог только догадываться, что скрывалось под ней — рубцы, кровь, синяки.

Эдвард едва добрался до туалета, Лейн остался с ним рядом, пока его рвало. Когда все закончилось, он взял красную щетку из серебряного стакана и почистил зубы. Потом Лейн помог брату добраться до постели.

— Почему ты не плачешь? — спросил Лейн, как только его брат устроился на кровати, видно было, что у него болело все тело. — Просто поплачь. Он перестанет бить, как только ты заплачешь.

Так происходило всегда, когда он и Макс начинали плакать.

— Или спать, Лейн.

Эдвард говорил очень тихо.

— Прости, — прошептал Лейн.

— Все нормально. Или спать.

Ему тяжело было уходить от брата, но сегодня ночью он уже облажался, и посмотрите, что из этого вышло.

Вернувшись в спальню, он лег в постель и уставился в потолок.

— Он в порядке? — спросил Макс.

Почему-то тени в спальне казались такими страшными и угрожающими, словно монстры скрывались в углах.

— Лейн?

— Да, — солгал он. — Он в порядке.

— Лейн?

Он встряхнул головой и оглянулся через плечо.

— Что?

Лиззи указала на микроволновку.

— Готово.

Бип...

Бип...

Он усиленно моргал, пытаясь прийти в себя.

— Точно прости.

Вернувшись за стол, он поставил тарелку и сел на свое место... обнаружив, что потерял аппетит. Лиззи положила свою руку на его, он поднес ее к губам для поцелуя.

— О чем ты думаешь? — спросила Лиззи.

— Ты на самом деле хочешь узнать?

— Да.

У него было не так много, из чего можно было выбрать.

Пока она ожидала его ответа, он разглядывал ее лицо долгое время. А потом слегка улыбнулся.

— Сейчас... в этот самый момент... я думаю, есть ли у меня шанс побыть с тобой, Лиззи Кинг, и если есть, я хотел бы воспользоваться им.

Ее щеки разрумянились, она прикрыла их ладонями.

— О Боже...

Он тихо засмеялся.

— Ты хочешь, чтобы я сменил тему?

— Да, — сказала она, загораживая рот руками.

Он не обвинял ее.

— Хорошо, я очень рад, что приехал к тебе. Сейчас Истерли напоминает мне петлю, затягивающуюся вокруг моей шеи.

Лиззи потерла глаза, а потом опустила руки.

— Знаешь, я до сих не могу поверить, что Розалинда умерла.

— Это ужасно, — он откинулся на стуле, соглашаясь сменить тему разговора. — Особенно, рискнуть пойти на это. Ты помнишь Митча Рэмси, шерифа? Он позвонил мне по дороге сюда. Патологоанатом сказал, что смерть наступила из-за бологолова.

— Цикута? (наркотик или яд из болиголова, называется цикута, Сократ выпил цикуту, прим. пер.)

— Ее лицо..., — он показал на свое. — Что за ужасная улыбка была у нее на лице? Видно это результат паралича лицевых мышц, такие случаи описаны при таком количестве яда. Скажу тебе прямо, в ближайшее время я вред ли забуду выражение ее лица.

— Неужели ее убили?

— Полиция так не думает. Нужна большая доза болиголова, чтобы такое случилось, скорее всего она сама это сделала. Плюс ее Nikes были из новой коллекции и на подошве обнаружена трава.

— Nikes? Она никогда не носила ничего, кроме туфель.

— Точно, но она была в этих кроссовках, которые купила видно, чтобы гулять. Митч сказал, что еще при римлянах люди использовали яды, а затем ходили пешком, чтобы заставить его быстрее действовать. И это опять же указывает на то, что она сама это совершила.

— Какой... ужас.

— Вопрос в том, зачем... и к сожалению, мы теперь знаем ответ на этот вопрос.

— Что ты собираешься делать?

Он некоторое время молчал, потом поднял на нее глаза.

— Для начала, думаю отвести тебя наверх.

Лиззи снова покраснела.

— И что ты собираешься делать со мной на втором этаже?

— Помочь тебя разложить вещи в шкафу.

Она начала смеяться.

— К сожалению, вынуждена тебя разочаровать, но я уже это сделала.

—Застелить твою кровать?

— Прости, тоже.

— Черт побери, твое трудолюбие. Заштопать твои носки? Неужели у тебя нет никаких пуговиц, которые нужно пришить?

— Ты говоришь так, словно умеешь обращаться с ниткой и иголкой?

— Я быстро учусь. Так что... пойдешь со мной пришивать пуговицы?

— Боюсь, ничего подобного мне делать не нужно.

— Я мог бы помочь тебе с чем-то еще? — спросил он низким голосом. — Успокоить боль, или огонь унять своими губами.

Лиззи закрыла глаза, и покачалась на стуле.

— Боже...

— Постой, у меня идея. Давай-ка я отведу тебя на второй этаж, мы устроим беспорядок у тебя на постели… а потом сможем ее перестелить заново.

Когда она наконец взглянула на него, ее глаза светились возбуждением.

— Знаешь... это идеальный план.

— Мне нравится, когда мы оба на одной волне.

Они вместе встали, и прежде, чем она успела его остановить, он подхватил ее на руки.

— Что ты делаешь? — она слегка стукнула его в грудь, начиная смеяться. — Лейн!

— А на что это похоже? — он направился из кухни. — Я несу тебя наверх.

— Подожди. Постой, я слишком тяжелая.

— О, не говори глупостей.

— Нет, я на самом деле… я не отношусь к тем маленьким изящным женщинам.

— Точно. Ты настоящая женщина, — он поднимался по лестнице наверх. — Именно это и привлекает настоящих мужчин. Поверь мне.

Она положила голову ему на плечо, и он почувствовал, что она с нежностью смотрит на него, а он подумал, чем занималась Шанталь с его отцом. Или, по крайней мере, она так говорила.

Лиззи же никогда его не предавала. Не в мыслях, не в действиях.

Она не была такой беспринципной и жесткой, как его жена.

И это делало ее настоящей женщиной в его глазах, а не то, что она весела сто фунтов и была слишком общительной.