Александра Флид - Прошито насквозь. Торонто. 1930

Умолять и оправдываться ей не хотелось. Она не чувствовала себя виноватой и не собиралась извиняться за Адама — то, что произошло в подвале, касалось только их двоих и тех, кто там остался.

— Охранник — мой муж. Я помогаю ему обходить отель по ночам, — ответила женщина.

— Вот и славно. Пропусти нас, — потребовала Ева.

Женщина опустила голову. Она явно сомневалась, и одно это уже было хорошим знаком — если бы она решила позвать супруга или поднять тревогу, их бы уже давно схватили.

— Моего мужа уволят, если я вас отпущу, — сказала, наконец, она.

Ева вздохнула:

— Мы ничего не украли. Если хочешь, мы разденемся и все тебе покажем.

Та покачала головой:

— Нет. Нет, лучше уходите.

Они не стали благодарить ее за это, и без промедлений двинулись к выходу, остановившись, лишь когда услышали тихий голос. Женщина глядела им вслед и говорила:

— Все из-за проклятых денег. Все из-за них.

Она все поняла.

— Об одном беспокоюсь — вдруг они замерзнут в подвале насмерть? — прошептала Ева, когда они сидели в машине.

Адам наклонился к ней и ответил:

— В тот вечер ты сама нашла выход и спасла себя. Пусть они тоже поищут.

Ева боялась всего на свете. Ей казалось, что друзья Хорна — такие же бутлегеры и бандиты, придут за ними. Она часто просыпалась посреди ночи и думала о том, насколько надежно они защищены, и как много людей знает об их доме. Однако шли недели, лето катилось в зенит, а на горизонте была лишь безмятежность. Если бы бутлегеры решили отомстить за нападение, произошедшее в подвале, они бы уже давно пришли за Адамом. Скорее всего, Хорн и его подельник просто никому не рассказали о том, что их чуть не убили, когда они упаковывали очередную партию виски.

Хотела ли она, чтобы Хорн и его друзья умерли? В первые дни после изнасилования она могла думать только об этом. Возможно, если бы Адам не увез ее прочь из города, подальше от всего, что напоминало о той боли, Ева лишилась бы рассудка. Даже здесь, в деревне, где все было новым и незнакомым, она продолжала вспоминать о том, как горело ее лицо, когда Хорн обрушил на нее удары тяжелых кулаков, стараясь сломить сопротивление. Она слышала его слова, чувствовала его прикосновения. Ядовитый стыд от осознания собственного бессилия продолжал разъедать ее тело. Все прошло, все осталось позади, но вместе с тем от этого становилось даже хуже, поскольку прошлое невозможно изменить. Ева думала о том, что люди, которые поступили с ней так, словно она ничего не стоила, никогда не получат по заслугам. Она не могла им отомстить, она не могла перенестись в прошлое и взять с собой на работу перочинный нож. С этим ничего нельзя было сделать.

Грубые руки, мерзкие губы, пропитанное алкоголем дыхание и… смех — смех людей, опьяневших не только от виски, но и от вседозволенности.

Она была одна, а их было так много. Никто не пришел на помощь, когда с нее сдирали платье, никто не отозвался на ее крики. Ева проклинала себя за то, что согласилась работать горничной, невзирая на то, что рассудок предупреждал ее об опасности. Ненависть к ним, досада на себя, обида на жизнь, поставившую миллионы людей на колени — все это душило ее долгими месяцами, и она страшно жаждала умереть, чтобы прекратить эти бесконечные муки.

Вопреки навязшим на зубах обещаниям, время отказывалось лечить ее. Каждый день начинался с этих воспоминаний и заканчивался ими же. Хуже было еще и от того, что по утрам она провожала на работу Адама — в эти моменты она позволяла себе вообразить, что стала его женой и лишь выполняет свои прямые обязанности. Но гаденький голос тут же просыпался внутри нее, и Ева останавливалась, напоминая себе раз за разом: «Он никогда не женится на тебе. И если он сделает предложение, ты должна отказаться — в нем будет говорить жалость, а не любовь».

Впрочем, она была еще молода, и мечты все-таки находили путь к ее разуму — она стала ловить себя на том, что пытается представить момент, когда Адам по-настоящему обратит на нее внимание. Мечты оказались лишь бледными тенями по сравнению с тем, что произошло на самом деле.

Не имевшая представления о том, какими бывают отношения с мужчинами, воспитанная на книгах и красивых фильмах, Ева и не предполагала, что грубость может стать приятной, а отчаянные слова однажды покажутся самыми прекрасными. Его страсть и даже горячность убедили ее в том, что обещаниям и признаниям можно верить. Мог ли он притвориться, что возжелал падшую женщину? Он мог придумать красивые слова, но как можно подделать все остальное?

Излечиться можно было лишь любовью. Она отпустила себя на волю, полюбила Адама без оглядки и к своему удивлению обнаружила, что ощущение счастья способно подарить покой, о котором она так долго грезила.

Лишь гораздо позже, когда зима втиснула их в жесткие рамки, Ева почувствовала, что старые страхи вновь подобрались к ней — на этот раз, с другой стороны. Прошлое отравило ее, и она поняла, что не способна ответить Адаму на его страсть. Осенью, когда у них было много времени, он был нежным и заботливым, и все уродливые призраки дремали во тьме — позабытые, слабые и ненужные. Зимой все изменилось.

Они всегда были вместе, всегда рядом, их тела всегда соприкасались, но при этом им никогда не удавалось остаться наедине. Скучавший по объятиям и ласкам Адам становился почти невменяемым, когда у него появлялась возможность добраться до ее тела. И тогда Ева с ужасом поняла, что в такие моменты она видела в его настойчивости знакомые черты — теряя над собой контроль, Адам напоминал ей о Хорне.

Да, он никогда не пытался принудить ее к тому, чего она не хотела. Да, он ни разу ее не ударил. Да, он не оскорблял ее и не сдавливал ей запястья. Но в редкие минуты в нем просыпалась сила, которую она не могла сдержать или отвести от себя — когда его дыхание тяжелело, а руки смыкались за ее спиной, Ева чувствовала, что она заперта и обезоружена.

С этим нужно было как-то справиться, но Ева не могла взять себя в руки — она стала бояться, что никогда не сможет дать Адаму то, в чем он так нуждался. Стоило поговорить с ним, рассказать ему о том, как все произошло — выложить все в подробностях, описать свои чувства, а не просто пробежаться по поверхности, как она сделала это уже давно. Она давала себе слово, что обязательно заведет об этом речь, но, оказавшись с ним с глазу на глаз, теряла способность говорить. Как она могла признаться ему, что временами видит в нем ненавистные черты? Он так сильно любил ее, так трогательно заботился о ней — разве она могла оскорбить его такими словами?

Впрочем, говорить было и не обязательно — Адам сам обо всем догадался. Он безошибочно понял все, что с ней происходило, более того — он сам заговорил с ней об этом. К сожалению, даже тогда Ева не нашла в себе сил признаться во всем напрямую.