Ольга Горовая - Бабочка

- Света…

Я хотел сказать, что должен опустить ее на пол, или усадить на кровать. Объяснить, что не сумею набрать в ванну воду, держа ее вот так на руках. Я все еще тешил себя надеждой, что она ничего не могла понять, не догадалась, как меня разрывает на части. Даже при том, как сильно я прижимал ее к себе, держа на руках.

И тут она наконец-то оторвала голову от моей шеи и подняла лицо, заглянув прямо мне в глаза.

Даже та дикая жажда вдруг застыла внутри моих вен от этого ее движения. Я замер, почему-то ощутив себя на Рубиконе.

Слишком много она значила для меня, слишком важной была. Единственным человечком в мире, чье мнение обо мне еще имело значение. И если в глазах Бабочки я увижу осуждение, разочарование или страх… Нет, конечно, я никогда не оставлю ее, от всего уберегу, позабочусь. Но половина моего мира станет иной, безжизненной, бесцветной…

А Света отпустила мою шею, переместив свои ледяные ладони на мои щеки, и сдавила их, словно сомневалась, что все мое внимание сосредоточено лишь на ней. И закусила нижнюю губу. Но я видел только ее огромные глаза, черные, и такие же горящие, как, наверное, пылали мои.

Ее взгляд изменился. Она смотрела на меня совсем не так, как вчера вечером или сегодня утром. Но от того, что я видел в этом взгляде – мой мир не стал бесцветным, он взорвался такими красками, которых я еще не знал за всю жизнь:

- Сережа, - так и глядя в мои глаза, Бабочка задыхалась, но говорила очень четко. – Я люблю тебя, Сережа.

Да. Я знал, что она меня любит.

На самом деле, может только последние года два, Света стала меньше говорить об этом. А так – она всегда твердила: «я обожаю тебя, дядя Сережа», «ты самый лучший и самый любимый», «я так никого больше не люблю». Причем говорила это Света и во время наших встреч, и во время телефонных разговоров, никого не стесняясь и не таясь.

Видно потому наша с Сашкой мать и вбила себе в голову ту дурную идею.

Но сейчас – у меня уши заложило. И сердце будто бы заполнило всю грудную клетку.

А из-за всего того, что случилось за эти часы, из-за того, что сейчас бурлило в моей крови – не хватало мозгов напомнить себе о правильном и верном, о причинах, по которым мне не следовало серьезно относиться к такому признанию. Света не понимала, что говорит, и что ощущает, я должен был помнить об этом. Но в этот момент…

Вы когда-нибудь получали что-то, о чем мечтали больше всего в жизни? Самое желанное? То, о чем не смели даже думать в открытую? Только ночью, когда сознание понемногу отключается и теряет контроль над всем остальным. А мне в этот момент словно мою мечту в руки отдали. С ленточкой и дарственной надписью: «Сергею. В вечное и единоличное владение».

И в Тартарары вдруг улетело то самое правильно решение со стороны наблюдать за взрослением любимой, позволить ей сделать выбор и отойти, лишь издалека оберегая. Фиг вам, когда Бабочка такое говорит, вот так на меня глядя!

Ничего в ее глазах или голосе не напоминало те детские признания. Это были слова, сбивающие с ног своим подтекстом и смыслом…

Не то, чтобы мне дали в полной мере их осмыслить. Причем, помешал себе и я сам, и Бабочка.

Бог знает, кто из нас первый ринулся навстречу другому. Я дернул ее на себя, но и Света давила на мои щеки, сближая наши лица. И по новому ощутив взрыв того самого пламени в своем теле и мозгу, я с силой впился в ее искусанные губы, к сожалению, не имея сил на мягкость и романтику. Хоть и проклинал себя в уме, зная, что для нее это – первый поцелуй. Но после сегодняшнего дня мною руководили лишь потребность и инстинкты.

Света

Я даже не думала, что это будет так. Не красиво, не мило, не как в фильмах – у меня разрывалось сердце, будто его переполняло что-то такое огромное, что все мое тело не в состоянии было вместить. Мне не хватало воздуха. И от ледяного холода вдруг бросило в такой обжигающий жар, что щеки запылали, а на затылке выступили мелкие капельки пота. Но это все я понимала лишь отдаленно.

Думать о том, что происходит, осмысливать то, что я узнала о себе, о Сергее, о родных – времени не было, вообще. Сейчас мои мысли были заполнены совершенно другими эмоциями и впечатлениями.

Я сказала.

Сказала Сергею, что ощущаю.

Решилась, ощущая, как он обнимает меня, как целует так, как еще никогда не касался моей кожи. И как его пальцы цепляются за мои волосы. А голос! Голос Сережи, когда он пытался меня успокоить! Это будто одновременно вели по коже шелком и наждачкой. Было сладко до дрожи, и почти физически ощущалось «царапанье» хрипоты его голоса, который меня обволакивал. И волоски дыбом вставали. А все тело словно наэлектризовалось и вибрировало. По-настоящему вибрировало.

Сергей меня целовал! Целовал!

Боже, это было слаще, чем я могла бы себе представить в любой мечте. Это было настолько мощно, словно в море заходишь во время шторма, и тебя сбивает с ног волной. И тащит в воду, закручивая, сбивая с толку, дезориентируя так, что ты уже не знаешь: где низ, где верх? И молишь Бога только о новом глотке воздуха.

Этим воздухом был для меня Сергей в тот момент. После всего ужаса, после страха и леденящего холода той проклятой квартиры – я словно отогревалась от его жара. Я начала пылать своим собственным жаром, сплавляясь с любимым.

Мне хотелось прижаться к нему еще сильнее, Боже прости, но зубами впиться в губы Сергея, в его плечо. Только бы стать еще ближе к нему. Только бы он меня не отпустил. Конечно, я такого не сделала. Но как же сильно я держалась за его шею! Как обнимала его, позволяя просто поглощать свои губы, свой рот, отдавая всю себя ему.

Он все еще держал меня на весу, одной рукой держа голову, а второй поддерживая под спину. И сейчас, вдруг низко и хрипло застонав, Сережа резко повернулся и в два шага добрался до кровати, в которой я иногда засыпала, скучая по нему.

Хрипло прошептал мне в рот:

- Бабочка! – с таким выражением, которое я смогла только впитать в себя, а не осмыслить.

И, упершись одним коленом в матрас, осторожно и бережно опустил меня на покрывало, продолжая при этом терзать мои губы жадным, поглощающим поцелуем. А у меня голова пылала. И грудь. И каждый палец на руках и ногах. Все во мне горело.

А его тяжесть на мне! Его жар! Это невозможно сказать, описать, выразить! Это было что-то за гранью хорошего или плохого, приятного или неудобного. Это было эйфорией в чистом виде. Чем-то, о чем я даже не подозревала раньше, но уже мечтала никогда не терять.

И даже больно не было, хоть я искусала свои губы, пока сидела в той проклятой квартире. Но и не думая жаловаться, я неумело, наверное, но с таким же диким желанием отвечала на каждое движение губ Сергея, вдруг осознав, что могла лишиться этого всего: и его, своего Сергея, и этого горько-сладкого, обжигающего, надрывного первого поцелуя с любимым человеком. Что меня могли просто растоптать, уничтожить, убить.