Владимир Леви - Доктор Мозг. Записки бредпринимателя

– Человек – или?.. Помнится, в прежних рассказах речь шла о подопытных крысах, об обезьянах и, кажется, о дельфинах.

– Строже говоря, в раю – в земном, реальном раю – оказался исследовательский прибор. А понял, что это рай – человек, исследователь.

Словно позаботились свыше: кому, как не такому симпатяге, открыть центры блаженства?.. Смотришь на это лицо, открытое, мужественное, веселое, доброе, будто давно знакомое – и становится светлей на душе.

– Улыбка чудесная. А глаза смотрят пристально и чуть как бы внутрь…

– Джеймс Олдс, академик Национальной Академии Наук США, обладатель множества научных титулов и почетных наград, родился в Чикаго в 1922 году.

– Всего на год старше несчастного Билли Уотсона.

– Да, и на десять лет младше моего папы…

Сорокачетырехлетнему Джону Уотсону, который жил в это время тоже в Чикаго, годился бы в сыновья, а то и во внуки.

Предки Олдса были людьми заметными: дед – известный педагог, руководитель знаменитого колледжа; отец – крупный экономист, приближенный президента Франклина Рузвельта.

Джеймс – Джим, как все его называли – был невелик ростом, строен и худощав, быстр в движениях, с энергичными, выразительными, на итальянский манер, жестами. Ослепительная улыбка и чрезвычайно живые, горящие глаза делали его легко различимым в толпе. Голос – звонкий, летящий вверх баритон – был слышен издалека.

Мальчишкой был непоседливым, любопытным, смешливым, очень самостоятельным и, несмотря на небольшой рост, сильным и ловким.

Воспитывался не бихевиористски, и повезло родиться в то время, когда особо подвижным ребятам еще не ставили диагноза «гиперактивность», а то, пожалуй, задолбали бы риталином. Школьная дисциплина хромала на обе ноги, переходил из колледжа в колледж и чем только не пробовал заниматься. После школы год проработал репортером международной службы новостей.

Потом – вторая мировая война, три года армии. Служил в Тегеране, в Каире. Вернулся домой, женился на Марианне Эджер, студентке, изучавшей нейрофизиологию и фармакологию. Всю жизнь они прожили счастливо, вместе работали, родили дочку и сына.

Продолжил образование: в Гарвардском университете получил степень доктора психологии и проработал там год в исследовательской лаборатории общественных отношений. Здесь я бы поставил восклицательный знак: будущий великий нейрофизиолог занимался сначала психологией и социологией. В Гарварде работал с Парсонсом, величиной номер один в социологии новейшего времени; стал даже соавтором одной из его книг о семейных отношениях.

– Вот это размах. Психология, социология, физиология, семейные отношения, нервные клетки… Эпоха-то ведь в науке уже к тому времени наступила другая. Эпоха все более узкой специализации, нескончаемого дробления предметов исследования, разобщения ученых…

– Да, вавилонская башня современной науки тогда вознеслась уже высоко, интеллектуальное и нравственное измельчание научного люда набирало обороты, духоубийственный профессиональный кретинизм расцветал. По счастливому совпадению характера и обстоятельств, Джим получил от этой болезни прививку.

Социология и психология разожгли в нем интерес к тому, что движет нами изнутри – что побуждает жить, действовать, мыслить, – интерес к мотивациям поведения. Чтобы изучать мотивации, понял Джим, – нужно изучать мозг. Пока мозг не понят теоретически и не освоен практически, всяческие нормы поведения, законность, этика и мораль, сколь ни казались бы убедительными и благими, останутся построенными на песке.

И вот, оставив работу исследователя-социолога и преподавателя психологии, тридцатилетний Джеймс Олдс отправляется дальше учиться и работать в Канаду, в этот вот самый Мак-Гиловский университет, в лабораторию Дональда Хэбба, маститого нейропсихолога, автора фундаментального труда «Организация поведения».

Под руководством нового шефа Джим собирался основательно забраться в мозги, для чего прежде всего изучить техники записи биоэлектрических импульсов и реакций мозга на микроэлектрические раздражения.

Но Хэбб вдруг уехал в длительный отпуск (писал, кажется, новую книгу). Оставил Джиму ключи от лаборатории с кучей приборов, в которых новоиспеченный мозговед пока что не петрил, и сказал на прощание: «Ты тут разбирайся, парень. А к моему приезду сделай какое-нибудь открытие».

Это была шутка мэтра, оказавшаяся предсказанием. Или внушением, очень действенным.

Со свойственным ему неукротимым оптимизмом, с горящими глазами Джим взялся за освоение приборов и техник. Пришла тут же помощь от Провидения в лице Питера Мильнера, университетского студента, работавшего в хэббовской лаборатории. Застенчивый юноша, ныне почетный профессор того же университета, автор могучих монографий по мозговедению, лауреат многих премий и прочая, и в то время по экспериментально-методической части уже был асом. За пару недель Питер научил Джима вживлять в мозг крыс электроды, наносить слабым током точечные раздражения и записывать биоэлектрическую активность.

Джим начал работать.

Поначалу хотел продолжить опыты сенсационно известного мозговеда Хосе Дельгадо из Иельского университета. Только что Дельгадо объявил, что открыл в глубине мозга зоны отрицательного подкрепления, а по-человечьи говоря, наказания. Получив в эту зону электроимпульс, животное начинает делать все от него зависящее, чтобы такого больше не повторилось.

– Олдс, стало быть, не был пионером открытия ада?

– Не был. Но и Дельгадо не первым залез в мозг и был не единственным, кто обнаружил там области «больше-не» и «давай-еще» . До него на такие участки в мозгу человека наталкивались оперирующие нейрохирурги, а также один психиатр – случай особый, рассказ отдельный.

Адские зоны так выразительно дают о себе знать, что трудно их не заметить. Но только Олдс по-настоящему превратил замеченное в экспериментально-исследовательскую модель.

Одна из могущественных адских областей находится в самом верху мозгового ствола – в так называемом таламусе (буквально – бугор), где собираются в один узел провода боли со всего тела. Редко, но все же встречается в клинике синдром так называемых таламических болей, когда у человека безумно болит все и сразу.

– Так это же и есть ад в чистом виде.

– Как и боль душевная, местоположение которой в мозгу менее определенно.

– Можно бы догадаться и безо всяких опытов, что если мы чувствуем боль там и сям, то она должна иметь и свое головное представительство, центр какой-то.