Александр Янов - Россия и Европа- т.2

Поэтому прежде, чем спорить, каждому из нас следует опреде­литься, какую именно из двух эти логик он предпочитает. В этом смысле работа «восстановителей баланса» может быть оправдана лишь с постмодернистской точки зрения, согласно которой в исто­рии нет ни правых, ни виноватых. С точки зрения нормального че­ловека, однако, выглядит она скорее как попытка защитить от кри­тики истории средневековую логику Николая Павловича.

Глава первая Вводная | j^Qjyjy бЫЛО ХОРОШО

при Николае? Из всех «восстанови­телей баланса» Брюс Линкольн оказался един­ственным, кто не устрашился поставить вопрос не только о том, как «неуклонно формировалось» при Николае гражданское общество, или о благодеяниях официальной народности, но и о том, как жи­лось при нем людям. Помните, «царствование Николая было хоро­шим временем для многих в России»? На самом деле именно этот аспект ставит под вопрос всю их аргументацию. Ну, пусть игнориру­ют они мнение кумира университетских историков С.М. Соловьева. Или академика А.В. Никитенко. Или самого даже М.П. Погодина (по­мните, «рабы славят ее порядок»?) Но не следовало ли отечествен­ным «восстановителям баланса» хотя бы спросить себя, как сделал Линкольн, кто же в таком случае были те «многие», для кого никола­евское правление было хорошим временем?

Уж, наверное, не подавляющее большинство народа России, по­ложение которого, по признанию самого Линкольна, «постоянно

ухудшалось во времена апогея самодержавия, поскольку господа взимали с них тогда все более тяжелые поборы деньгами, натурой и трудом». Более того, «поборы эти стали тяжелее, чем когда-либо

*

раньше». 84И крестьяне, между прочим, в отличие от диссидентов, эзоповским языком своего отношения к режиму не маскировали и самиздатом, вроде письма Белинского Гоголю, не баловались. Просто убивали своих мучителей. «Мы живем среди кровопроли­тия», — жаловался в письме Гоголю Степан Шевырев, соредактор Погодина по «Москвитянину»? 5

Но если не крестьянам и не «образованному обществу», то кому же все-таки было при Николае хорошо? Боханов или Нарочницкая, допустим, как и следовало ожидать, даже не видят проблемы. Для них важно лишь, что хорошо было самодержавию, которое, как они думают, единственное «отвечает духу народа». 86Линкольн, в отличие от них, проблему видит. И приводит примеры тех, кому якобы было хорошо при Николае. Их, правда, всего два. Первый, как и следова­ло ожидать, — военный, генерал А.Е. Зиммерман («Все было спокой­но и нормально... Никакие диссонансы не расстраивали общую гар­монию»), вторая — великосветская дама, баронесса М.Н. Фредерике («Статус России был велик и благороден при Николае Павловиче. Все преклонялись перед ним и перед Россией»). 87

Что и говорить, негусто. Подвела, как видим, американского ис­торика попытка поставить вопрос в человеческом, так сказать, ас­пекте. Не получилось. Не нашлось на самом деле тех «многих», кому жилось при Николае хорошо. Если не считать, конечно, генералов и придворных. Но сопоставимы ли они в качестве свидетелей эпохи, скажем, с Тургеневым или Аксаковым? И действительно ли «балан­сируют» их лестные высказывания жестокий приговор Соловьева, Никитенко и Погодина? Я надеюсь, что после выхода в свет этой книги, адвокатам «искренне национального» императора придется все-таки ответить на эти вопросы, если они и впрямь намерены вос­становить баланс в его пользу.

Bruce Lincoln. Op. cit., с. 152.

А.Г. Дементьев. Очерки по истории русской журналистики, М.-Л., 1947, с.8.

A . H . Боханав. Цит. соч., с. юо.

Bruce Lincoln. Op. cit., p. 152.

глава первая ВВОДНЭЯ

Московия

век XVII

ВТОРАЯ

ГЛАВА

глава третья Метаморфоза Карамзина

глава седьмая

глава четвертая «Процесс против рабства» глава пятая Восточный вопрос глава шестая Рождение наполеоновского

комплекса Национальная идея

ГЛАВА ВТОРАЯ Московия:181

век XVII

Московский период был самым пло­хим периодом в русской истории... Киевская Русь не была замкнута от Запада, была восприимчивее и свободнее, чем Московское цар­ство, в удушливой атмосфере которого угасла даже святость. х Николай Бердяев

Читатель помнит, надеюсь, главный аргумент современников Нико­лая, что смысл его царствования состоял в отрицании европейского просвещения и тем самым в возвращении России, насколько было это возможно в XIX веке, ко временам «болотных гадов» и «стрелец­ких бунтов», другими словами, в допетровскую Московию. Уже по этой причине, я думаю, читатель имеет право узнать более подроб­но, что, собственно, представляла собой эта Московия и какова бы­ла её роль в русской истории. Тем более что, как мы уже знаем, именно ей суждено было по прошествии трех столетий стать цент­ральным мифом в арсенале современных российских «восстанови­телей баланса» (если понимать под этим всех принципиальных за­щитников «особнячества»).

В двух словах, Московия была первой попыткой России пойти, как модно сейчас говорить, «своим особым путем», зажить, по сло­вам М.П. Погодина, «миром самодовольным, независимым, абсо­лютным».[16] Иначе говоря, миром отдельным от Европы и вообще от «поганого Запада», как с предельной ясностью сформулировала одна экзальтированная современная певица. И поэтому, если вер­на предложенная здесь «национальная схема», говоря языком Г.П. Федотова, именно в Московии XVII века и должны были впер­вые проявиться характерные черты всех последующих попыток Рос- всии «трижды плюнуть на Запад», по выражению той же Анны (Жан­ны) Бичевской. Чем закончилась эта попытка, нам и предстоит здесь выяснить.

Спору нет, николаевская «Московия», так же как и последовав­шая за нею советская, были несопоставимо более изощренными и сложными государственными образованиями. В них не было средневековой наивности и прямолинейности их прародительни­цы. Вполне примитивная ее сущность скрывалась в них за внешне цивилизованными формами: в первом случае за куртуазными ма­нерами императорского двора и французским языком, ставшим после Екатерины общеупотребительным в высшем свете, в дипло­матии и политике, во втором — за «всемирно-исторической» марк- систко-ленинской риторикой.

Тем, однако, ценнее для нас опыт первой Московии XVII века, где основные черты этих повторяющихся российских попыток обособить­ся от Европы, противопоставив себя «прочему христианскому миру», предстают перед нами во всей своей первозданности. Тут и примат «единственно верной» (и потому, как предполагалось, всесильной) идеи. И неколебимая уверенность, что именно по причине всесилия своей национальной идеи Россия несопоставимо превосходит ерети­ческую и потому обреченную Европу. И самодержавная диктатура Го­сударства власти, живущего «опричь» от страны. И крестьянское раб­ство. И безнадежная экономическая отсталость, не говоря уже о «зло­счастной», по словам Юрия Крижанича, внешней политике.