Л.И.Шинкарев - Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл

что происходит». При осмотре в операционной обгорелым оказалось 85 про-

центов поверхности тела и лица. Около губ и из носа свисали остатки выго-

ревшей слизистой оболочки; дыхание прерывистое.

Кмуничкова кинулась в клинику.

Научно-исследовательская лаборатория доцента Милана Черного, где

работает Зденка, по заказу министерства обороны в закрытом режиме изу-

чает психические реакции на макросоциальные стрессы, охватывающие

большие группы людей. Но с вводом войск лаборатория сосредоточила уси-

лия на изучении нового явления, названного «оккупационным стрессом».

Внимательнее стали к ожогам, неизбежным в случае атомной войны. Именно

Зденке поручили наблюдать в ожоговом центре тяжелые случаи, психиче-

скую реакцию пострадавших, искать эффективные способы помощи.

Новый пациент лежал в палате один. У его постели она провела с дру-

гими медиками остаток дня, была с ним ночь. Утром в тетради появятся пер-

вые записи. «…Отмечается шоковое состояние. Пациент говорит врачам:

“Облил себя бензином и поджег. Это протест против того, что происходит.

Через пять дней, если ничего не изменится, это повторят следующие”. Гово-

рил, что он не самоубийца и не буддист, хотел только протестовать; спраши-

вал медсестру, верит ли она ему. То же самое говорит лечащему врачу: про-

сит, чтобы его поступок был правильно понят, жизнь он любит. Он очень

терпелив. Вечером признался, что жжет все тело… Дыхание неритмичное,

прерывается вздохами. С ним возможен контакт» 5.

Зденке Кмуничковой 35 лет, два года практики в лучших пражских

больницах, но в первый раз пациент, очнувшись от обморока, с трудом вы-

шептывающий слова, вызывал не только жалость от сознания, что его часы

сочтены, но, как она потом мне скажет, чувство стыда за то, что она сама и

все медики вокруг вряд ли способны совершить что-либо подобное. «Гово-

рят, разумный человек никогда не ввяжется в бой, если заранее знает, что

победить невозможно, я и сама не отношусь к воинственным натурам, но

думаю, что люди, способные пойти на заведомо проигранный бой, будят чу-

жую совесть и двигают прогресс». Мы сидим на диванчике в ординаторской

в феврале 1990 года. Почти двадцать два года спустя многое в памяти по-

блекло, но трое суток с Яном Палахом особые. Сколько ни вспоминай, исчер-

пать подробности невозможно; уже не поймешь, что сама слышала из обож-

женного рта, где угадала неразборчивое слово, что уловила в хрипе выдоха.

Ян говорил тяжело, разобрать слова не всегда удавалось; распухшие гу-

бы плохо слушались, он впадал в забытье, это было следствие тяжелых ожо-

гов. Но очнувшись, пытался что-то сказать, словно боялся не успеть. Все у не-

го болело. С разрешения доктора Кмуничковой я выписываю из истории бо-

лезни и ее рабочей тетради:

17 января. Больной ни о чем не сожалеет, он сознает, что рисковал жиз-

нью, но он не хотел умереть, а только растормошить и поднять людей; наде-

ялся, что выживет… Нас много, мы будем бороться до тех пор, пока прави-

тельство что-нибудь не предпримет. От подробностей уходит, только при-

знает, что это организованная акция. Не хочет назвать имена других участ-

ников, не говорит и о том, что собираются делать дальше. Мы не хотим себя

убить, только обжечься. Мы ему сказали, что скорее всего вряд ли кто это

переживет, повторения могут стоить жизни самым честным, самым лучшим

молодым людям. Он отвечает неуверенно, что будет очень жаль. Чувствует

себя усталым, хочет спать, но не может. Дали успокаивающие препараты.

Около двенадцати часов дня, когда препараты перестали действовать, с

ним стали снова разговаривать. Говорил тихо, с трудом, иногда невозможно

было понять. Поступок считает протестом против существующей политиче-

ской ситуации. На вопрос, хочет ли это повторить кто-то еще, отвечает: «Мо-

жет быть, будут следующие». Когда? «Точно неизвестно, но они будут». Все

зависит, говорит, от того, как себя поведет правительство и партия. Его про-

сят назвать кого-нибудь, кто мог бы помешать следующему акту самосож-

жения. Называть он никого не хочет. Говорит, что надо быть смелым, Ян Гус

тоже сгорел. На аргумент, что в каких-то обстоятельствах все же надо обере-

гать здоровье и жизнь, он дает понять, что согласен с этим. И добавляет, что,

возможно, что-то скажет в последний день; видимо, имеет в виду последний

день жизни.

У доктора Кмуничковой был диктофон, и она кое-что записала, чтобы

впоследствии разобрать непонятные слова. Мы слушаем пленку. «Гонзик,

так ты когда это сделал, в четверг?» – «Да…» – «Зачем ты это сделал?» –

«…хотел выразить несогласие с тем, что происходит, и побудить людей к

действиям…» – «…Ты хотел поднять людей чем конкретно?» – «…поджечь

себя» – «Поджечь себя.. Хорошо, а когда вы остановитесь или при каких

условиях остановитесь?» – «…если будет отменена цензура» – «А что еще?» –

«…если будут запрещены “Зправы”» – «То, что ты сделал, достаточно, чтобы

об этом узнал весь мир» – «… нельзя о себе слишком много думать… человек

должен бороться против зла, на какое хватает сил…»

Как потом скажет Ян Черный, «то, как он отвечал, свидетельствовало о

том, что он был человеком полностью собранным в момент своего поступка,

он был человеком абсолютно нормальным» 6.

После полудня в клинике появились старший брат Яна – Иржи Палах и

их мама Либуше. Еще утром Либуше ничего не знала, ехала из Вшетат на

электричке в Прагу привезти сыну в общежитие чистое белье. Сидящий ря-

дом старик положил на колени свежий номер «Праце» и стал тяжело дышать.

Скосив глаза на страницу, Либуше увидела фотографию Яна и крупным

шрифтом над ней: «Протестуя против оккупации страны, студент Ян Палах

совершил самосожжение». Она потеряла сознание. Ее высадили на первой же

станции. Она не помнит, как добралась до Праги и как рядом с ней оказался

старший сын. Им помогли добраться до клиники. Как следует из врачебных

записей, мама вела себя с сыном достаточно спокойно, пыталась с ним гово-

рить, но понадобилось время, чтобы Ян выговорил: «Мама…» Он пытался, но

больше ничего не мог сказать. «Под конец психическая подавленность уси-

лилась. На уход матери и брата эмоционально он не реагировал. В последу-

ющие примерно 60 минут он несколько раз пытался произнести два или три

несвязных предложения…»

Медсестры показывали ему письма и цветы от пражан. Жена Яна Пет-

ранека, работница этой клиники, принесла записанные мужем передачи о

нем и включила портативный магнитофон, чтобы он слышал ободряющие