Владлен Шинкарев - Река жизни

Как только я увидел её, сразу понял, что моя мама не сгущала краски, когда после окончания седьмого класса обещала на всё лето отвезти меня на перевоспитание в станицу, подальше от города и друзей. Она действовала по принципу: для того чтоб услышать себя, нужны молчаливые дни и много работы!

В дороге мамаша то и дело твердила:

– В крестьянской семье ты не разгуляешься. А то из-за этой улицы совсем учёбу забросил, от рук отбился, по дому ничего не делаешь, даже к моему приходу с работы печь не растопишь, на вокзал за углём не сбегаешь.

Отца у меня нет, и я как вольный ветер, то с ребятами в чужой сад заберусь, то на элеваторе из самопала стреляю голубей и воробушек, а летом полдня на реке пропадаю. Насколько себя помню, до седьмого класса ни одной книги не прочитал. Рос, как травинка в поле, без присмотра, пользуясь моментом, что мать весь день на работе.

Жили мы бедно, вот и гнал меня голод с коммуналки на улицу, там с ребятами, с такими же голодными сверстниками, весь день мотались по городу с думой, как и где кусок хлеба добыть.

Своими нотациями, порой сквозь слёзы, мать так меня достала, что я был готов ехать к чёрту на кулички. А ехать, оказалось, от Краснодара и не так далеко, всего то 80 км. Выйдешь, бывало, на берег Кубани в ясную погоду, и кажется, горы рядом, руки протяни, и ты их сейчас обнимешь. Однако до них пришлось чуть ли не весь день добираться с пересадками.

Там, среди Кавказских гор, родина моего отца. Живописная местность скрашивала тягости пыльной гористой дороги. И вот, мы стоим уже во дворе моей тётки Ксении Ивановны Мельниковой. И хотя она первый раз меня видит, однако нежно, по-матерински обнимает, приговаривая при этом:

– Какой худенький, бледненький, и росточком в отца не пошёл, от горшка два вершка. А сама плачет и ругает отца за то, что бросил нас и не помогает воспитывать меня.

Первые впечатления наиболее ярко подмечают характер человека. Я только посмотрел в глаза тётушки и утонул в добрых, голубых её глазах. Они сияли каким-то обворожительным светом, притягивая к себе взгляд и внимание. Мягкие вьющиеся чёрные волосы придавали лицу, чарующий соблазнительный облик. Правда, как потом окажется, за её внешним обворожительным видом, скрывался решительный и твёрдый характер: кого угодно за собой поведу! Высокий лоб и маленький курносый носик, задиристо говорил:

– Чё, трудно сладить! Не трогайте, а то будет плохо!

Моя мать, стоя перед тётушкой, готова была к её ногам припасть, вопросительно приговаривала:

– Где ещё бы я встретила такую доброту к себе?

– Ясным-ясно, тебе трудно одной воспитывать парня, помогу чем могу! Тётушка посмотрела на меня, в её взоре – я уловил искательную пристальность и надёжность.

Я для приличия целую тётушку, а сам пялю глаза на свою сестричку, стоящую поодаль, которую никогда не видел. Про себя думаю:

– Хороша чувиха, да ей все двадцать лет дашь, а мать говорила, что она всего на два года старше меня, вымахала на целую голову выше и груди больше, чем у моей мамы. Ну и что с того, что она круглая отличница, на золотую медаль тянет, а вид как у деревенской бабы: косынка на голове, ни к селу, ни к городу, на ногах тапочки из дерматина и белые носочки. Единственное достоинство – красивые длинные ножки, и то прикрыла их халатом до пяток. Я с каким-то пренебрежением подумал: «Деревня!»

Тётушка посмотрела в её сторону и говорит:

– Маринка, подойди поближе к нам, не стесняйся, познакомься со своим двоюродным братом.

Когда она оказалась рядом, и я заглянул осторожно в её глаза, понял сразу, она мой повелитель: такую ослушаться невозможно. Выше неё только звёзды. В глазах светилась решительность и смелость. Взрослые ещё долго вспоминали счастливую жизнь нашей семьи, когда мы жили вместе с отцом. Тётушка то и дело повторяла, что парню нужен отец, мать только поддакивала, да слёзы вытирала носовым платком. В какой-то момент наступила пауза, и я слышу, как сестра говорит:

– Это надолго, пойдём коров встречать.

Она выкатила из сарая два велосипеда, и один из них подаёт мне:

– Бери велосипед моего брата, катайся на нём всё лето. Брат не скоро домой придёт, он в армии, на флоте служит.

– На халяву, ништяк!

Сестра глянула на меня и рассмеялась, а я как ни в чём не бывало:

– Кантоваться рад, хевра! – Что, что! – услышал я. – Перевожу безграмотным, – промолвил я небрежно, но с достоинством:

– Быть вместе за компанию рад!

Сестра посмотрела на меня с удивлением и только и успела проговорить:

– Ну ты даёшь!

Мы вышли за калитку, Маринка расстегнула нижнюю пуговицу халата, лихо оттолкнулась от земли и, перемахнув одной ногой через седло, понеслась по пыльной дороге. Как свет магния, осветило то, что произошло, это была моментальная фотография очаровательных стройных ножек, оставшиеся на память в моём мозгу на всю жизнь. Возбуждённый, я и запел:

Сестра глянула на меня и говорит:

– Улица о себе даёт знать!

Под одобрительный её возглас я опять запел:

И здесь сестра укоризненно посмотрела на меня: на нас, мол, народ странно смотрит. Я и выдал:

– Хана! У тебя дрожат коленки, я тебя поставлю к стенке!

Я ещё не встречался с девочкой, но, как у большинства моих сверстников, уже появился интерес к другому полу. Нагота женщины меня уже мучила. Когда матери приходилось при мне переодеваться, я мучился как мужчина. А куда деться: в бараке не было ни душевой, ни общей ванны. В городскую баню не набегаешься, вот каждый в своей комнате, как мог, так и приспосабливался; здесь же купались, спали, уроки учили и здесь же за ширмой переодевались, не взирая на пол и возраст.