Владлен Шинкарев - Река жизни

Вечером во дворе тётушки собралась вся родня отца. Из всех родственников я запомнил дядю Григория, который приехал по этому случаю аж с районного центра. Он чрезвычайно мне обрадовался, радость его доходила до восторга. Как будто я своим приездом одарил его счастьем, радостью на всю жизнь. После первых порывов радости он вдруг заявил:

– Собирайся, поедем ко мне. Детей у нас с женой нет. Будешь за сына!

Я испугался и, чтобы не обидеть дядю, пообещал через пару неделек приехать к нему в гости. Он закидывал меня расспросами, хотел немедленно обо всём знать. Потом, помню, он вдруг заговорил об отце, неизвестно по какому поводу: стал его ругать. Затем он бросил отца и заговорил о моей учёбе, сокрушаясь о том, что я отбился от рук матери. Отвечая на торопливые его расспросы, я сказал, что желал бы стать агрономом. Я тогда ещё не знал, что перед словом агроном он благоговел самым бескорыстным образом, так как сам работал в колхозе бригадиром полевой бригады. Наконец все гости сели за стол, а мы с Маринкой уединились в доме. И здесь неожиданно услышал:

– Подожди, не включай свет.

С этими словами я почувствовал нежное прикосновение её рук к моему лицу. Мы остановились. Она повернулась ко мне лицом, и, обняв мою шею, приблизила свои губы к моим губам так близко, что я почувствовал жаркое их дыхание.

Кончиком языка я скользнул по её дрожащим губам, не знавшим ещё настоящего мужского поцелуя. Мои губы задрожали. Она нежно прижалась ко мне, откинув голову, произнесла, как бы оправдываясь:

– Я ещё ни с кем не целовалась, да у меня и парня то нет! Как я рада, что вы приехали!

Не сознавая ещё, что со мной происходит, я вымолвил:

– Была бы шляпа, пальто из драпа!

Я обхватил её за талию, и в это время почувствовал горячий поцелуй. Дыхание моё так участилось, что я, запрокинув голову, стал стонать. Я почувствовал слабость во всём теле. Зрение обострилось до такой степени, что я увидел её закрытые глаза и вздрагивающие большие ресницы. Её прерывистое дыхание возбуждало моё ещё не окрепшее тело, что даже закружилась голова и я не выдержал, промолвил:

– Давай сядем, башню сносит!

Мы сели на диван, и здесь я услышал:

– Чего боишься?

– Просто страшно! Кто-нибудь может войти в дом, а мы целуемся, и придётся переводить стрелки.

Перевести тебе, или ты врубилась сама.

– В дом никто не заглянет. Все толкутся в летней кухне да во дворе. Не бойся, обними меня покрепче!

Я как-то стеснительно обнял её за плечи и в это время почувствовал, как её зубы прокусили мою нижнюю губу. Я вскрикнул: – Ой! На что она засмеялась и сказала, как-то мягко и нежно – Мамка не зря говорила, что ты настоящий хулиган.

Я не знал, что говорить, мне не хотелось простыми словами спугнуть сладость первого поцелуя. Я только и смог сказать:

– Ты Армянская королева! Клёвая чувиха!

Она рассмеялась. И здесь я неожиданно спросил:

– Кто тебя научил так целоваться? Я услышал откровенный ответ, который поверг меня в шок.

– Владлен, у меня парня нет. Ты первый, с кем я целуюсь. И далее продолжила, сладко дыша, говорить:

– Литературу надо читать, и не только ту, которую рекомендует школьная программа. Девушки развиваются быстро, у них рано появляется женское начало.

С этими словами она встала и включила свет. Взяв меня за руку, подвела к двум этажеркам, заполненных с верху до низу книгами.

Я увидел столько художественной литературы – глаза разбежались. Многие имена писателей я впервые услышал от своей сестры. Среди художественной литературы заметил много медицинской. Беря в руки книги, я сразу захотел узнать всё, что ей ведомо. По моему взгляду она уловила мой юношеский восторг и вместе с тем изумление, пояснив, что мечтает стать врачом. Протягивая мне, сборник рассказов и повестей Бунина, лукаво произнесла:

– А это прочитаем вместе. Брат с таким трудом достал эту книгу, цены ей нет!

Затем она начала читать стихи Ахматовой о неразделённой любви, стихи Есенина о природе. Я никак не мог понять, почему в городе эта литература была недоступна, а где-то в глухой станице её не только в доме имеют, но и читают. Тогда, когда в это время в школе мы только проходили Фадеева «Молодая Гвардия» и Островского «Как Закалялась Сталь», почему-то крепкие силы уже тайно читали Есенина, Ахматову, Цветаеву и даже Бунина. Мы засиделись допоздна и не заметили, когда замолчало радио и разъехались гости. Начинался новый этап в моей жизни. Я ещё не знал, что меня ждёт впереди, но почему-то надеялся на большие перемены в моей жизни.

Утро блаженное. Я крепко сплю в комнате с открытым окном, в которое врывается запах ночной фиалки. Слышу сквозь сон, как кто-то упрямо меня будит. Открываю глаза, надо мною склонилась мамаша:

– Вставай, соня, солнце уже высоко, мне пора уезжать. Я отпросилась с работы всего на один день.

Потягиваясь в постели, спрашиваю:

– А где Маринка и тётушка?

– Они поехали траву косить за реку. С таким помощником на зиму без сена останешься.

Смотрю на часы, а время уже к обеду клонится. Мать ставит на стол сытную пищу, а сама приговаривает:

– Сынок, ты сюда не отдыхать приехал, а помогать! Видишь, какое огромное у них хозяйство, руки нужны мужские. Вместе с Маринкой утром вставай с постели, помогай, да слушайся её!

С этими словами, я и пошёл провожать мать на автостанцию. Мы шли по пыльной станичной улице, а мать одно и то же твердила:

– Помогай… Слушайся… Помогай… Слушайся…

Я кивал головой в знак согласия, а сам думал: лишь бы она по быстрей укатила. Надоела! Гонит волну!

Когда подошёл автобус, мать расплакалась, и начала меня целовать, как будто расстаемся навечно. Мне стало стыдно и неловко перед пассажирами. Я развернулся и быстро стал удаляться от автостанции. Автобус проехал медленно мимо меня, и я увидел заплаканное лицо матери и машущие, трепетные её руки. Дома меня ждали Маринка и тётушка. Они приехали на обеденную дойку. Справившись с домашними делами, мы все вместе отравились за речку косить траву. По настоянию тётушки с собой захватили еду и кринку молока. Перебрались через висячий мост, который Маринка раскачивала, когда мы его переходили. Тётушка испугано ругалась:

– Ты что делаешь, коза!

При этом она охала, держась за металлические тросы. С горем пополам, мы перешли через реку. И здесь тётушка схватила полотенце и начала гоняться за Маринкой. Потом они вместе повалились на траву и начали смеяться. Слушая их непринуждённый смех, я забыл обо всём на свете: о своих двойках и тройках, о худобе, которой стеснялся и даже о своих городских друзьях, по которым ещё скучал.

Маринка взяла в руки косу и, глядя на меня, спросила, косил ли я когда-нибудь. И получив отрицательный ответ, позвала меня подойти к ней поближе. Я стал сзади неё, как она велела. С размашистыми движениями косы я услышал её пение и увидел ровные ряды скошенной травы, почувствовал свежий её запах и пьянящее движение всего тела сестры. Коса в её руках так двигалась легко, что мне показалось на мгновенье, что я смогу так тоже косить без труда и напряжения.