Л.И.Шинкарев - Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл

пришибленным, мешковатым в движениях. За два месяца до вторжения, 23

июня, парашютно-десантной роте 108-го гвардейского парашютно-

десантного полка 7-й воздушно-десантной дивизии предстоял перелет из

Каунаса в Рязань для участия в показательных выступлениях на БМД перед

министром обороны. Десантников разместили на трех самолетах Ан-12. На

высоте четырех тысяч метров один из самолетов столкнулся с пассажирским

ИЛ-14. Погибли пять членов экипажа и 91 десантник. Среди них были друзья

Нефедова. Десантники всегда казались крепче духом, таких смерть не берет,

а вот они – прах в лесах под Калугой. Потом это покажется каким-то преду-

преждением, на которое не обратили внимание.

Спустя двадцать лет после событий мне пришла мысль поместить в га-

зете рядом три беседы: с членом Политбюро ЦК КПСС, с военачальником Со-

ветской армии и с десантником-первоэшелонцем. Дальше я расскажу о дру-

гих, но из трех собеседников только у десантника, простого солдата, безо

всяких наводящих вопросов сами вырвались слова, до той поры примени-

тельно к вводу войск никем в советской печати не сказанные. Все записав, я

переспросил, могу ли их опубликовать, не будет ли у него проблем. «Я все

понимаю, – сказал десантник Нефедов, – готов их повторить и под ними рас-

писаться». И наклонился к диктофону: «Прости нас, Прага…» 5

Не меня прости, сказал ефрейтор, прости всех нас , кто вторгся.

Армия, в которой служил ефрейтор Нефедов, при всех обычных тяготах,

суровости быта была готова выполнять любые приказы, не задумываясь;

войска еще не успели разложиться, как это случится после – в Афганистане, в

Чечне.

Среди сослуживцев нашего десантника еще были солдаты, носители

традиционных семейных ценностей. Мучительно было танкистам и десант-

никам наблюдать на пражских улицах воззвания к населению не давать со-

ветским солдатам ни куска хлеба, ни глотка воды. Изнуренные, не зная, кого

винить, несчастные солдаты извлекали из памяти живучий образ «послед-

ней рубахи», которую отдаст соседу русский человек.

Однажды я заговорил об этом с Франтишеком Кубичеком, крестьяни-

ном из деревушки на берегу Моравы под Оломоуцем. Мы сидели у него дома,

пили из кружек пиво «Праздрой» и ели кнедлики, приготовленные его же-

ной Боженой. Не помню, сколько кружек опустошили, когда я отважился

спросить, готов ли Франта отдать соседу последнюю рубаху. «Не понял, по-

втори!» – требовал Франта. Как я ни старался, называл, к примеру, погорель-

ца Томаша, его соседа, Франтишек не мог взять в толк, зачем соседу Томашу

чужая рубаха. Наконец, до него дошел смысл вопроса. «Нет, конечно! Такого

не будет, не может быть, чтобы я отдал соседу последнюю рубаху». – «Тебе

не жалко бедного соседа, Франта?» – растерялся я.

Он смотрел на меня как на идиота.

«Ну подумай, как у меня может быть последняя рубаха? Землю за окном

пахали мой отец, дед, прадед… Наш род здесь со времен короля Матвея Кор-

вина. Никто землю не пропивал, не проигрывал в карты, все работали. Как у

меня, их потомка, их наследника, может оказаться последняя рубаха?» Когда

мы прощались, Франта успокаивал: «Ну, если настаиваешь, я готов отдать

соседу последнюю лошадь. Даже последнюю телегу. Последний мешок це-

мента. Но последней рубахи у нас не бывает… Извини!»

Вспомнился другой случай. Чешская журналистка прилетела на Байкал,

меня попросили ее сопровождать. Вечером в гостиницу Листвянки ввали-

лись рыбаки, охотники за нерпами, моряки с катеров, геологи – с водкой и

гитарой. Парни из кожи лезли, чтобы обратить на себя внимание блондинки

с серыми глазами и дивным западнославянским акцентом. Все говорили, пе-

ребивали друг друга, травили анекдоты, горланили песни, стояли на коле-

нях, объяснялись в любви. Был прекрасный кавардак, русский кураж, когда

можно умереть от счастья.

А под утро, когда гости разошлись, с моей коллегой случилась истерика,

и я уже собрался вызвать врача, но она успокоилась: «Знаешь, я хочу пригла-

сить тебя в Чехию, но я боюсь, мне будет стыдно, потому что у тебя там ни-

когда не будет такого фантастического вечера. Будут умные и милые разго-

воры, но не будет этих хулиганских тостов, дерзких песен, от которых раз-

рывается душа, и никто не покажет, как пить водку по-гусарски, из гранено-

го стакана с тыльной стороны ладони, и не полезет целоваться к человеку,

которого видит первый раз. Ты у нас умрешь от скуки!»

Не берусь сравнивать национальные характеры; моих наблюдений для

выводов маловато, а воображение имеет пределы. Но из бесед с нашими сол-

датами, как они чувствовали себя на площадях Праги с автоматами на груди,

свесив с брони ноги в сапогах, в окружении молчаливой толпы, их презира-

ющей, можно представить разницу национальных психотипов. Пражане не

вспомнят, какая в их истории угроза так сплотила бы нацию единым чув-

ством, дала бы ощутить кровное родство, как это сделали события 1968 года.

Мне рассказывал Мирослав Зикмунд, как он был изумлен, когда вернулся из

Праги в Злин и не узнал каменную тумбу у ворот дома. На ней были имена

Мирослава и его жены; кто-то замазал имена цементом. Потом сосед оправ-

дывался: «Пан Зикмунд, это я сделал на случай, если вас будут искать рус-

ские солдаты».

А что же наши солдаты?

Я перечитываю письмо Алексея Курилова, сержанта артиллерийского

полка мотострелковой дивизии Одесского военного округа. Полк подняли по

тревоге в июле 1968 года, погрузили в «набитые до отказа» товарные ваго-

ны, «правда, не на голом полу, а на соломе, везли, как овец, ничего не объяс-

няя», а орудия (гаубицы образца 1938 года) укрепили на платформах. Эше-

лоны шли без остановки; задача, говорили командиры, «воспрепятствовать

войскам ФРГ использовать Чехословакию как плацдарм для нападения на

СССР», и надо торопиться, потому что этот плацдарм будет вот-вот захвачен

германскими войсками. У всех было ощущение близости войны. Солдаты

«возмущались действиями правительства Чехословакии, которое не может у

себя дома навести порядок. Чувство смятения охватило нас. Мы же еще

детьми переписывались с чешскими школьниками, и вот нам приходится

идти к ним с оружием в руках» 6.

Из письма сержанта Курилова:

«В Ужгороде нас сгрузили и с первых чисел августа шли своим ходом.

Наша часть продвигалась на грузовых машинах Урал-375Д повышенной про-

ходимости (все колеса ведущие). К автомобилям были прицеплены орудия. А

весь орудийный расчет, бочки с бензином и снаряды помещались в кузове.

На машинах мы были везде и всегда. После беспрерывной езды по венгер-