Л.И.Шинкарев - Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл

Фотографии к главе 5

Десантник Валерий Нефедов (7-я воздушно-десантная дивизия), первый из участников втор-

жения, кто в августе 1989 года публично, через газету «Известия», произнес слова, на кото-

рые не решались руководители СССР : «Прости нас, Прага…»

Людвик Вацулик в 1968 м в 1998-м: «Дубчек и его окружение не были обмануты, они все знали

заранее. Они были изнасилованы…»

ГЛАВА ШЕСТАЯ. «Свои взгляды как перчатки не

меняю…»

Член Политбюро Мазуров: «Самое главное не то, что я вернулся, а

то, что ни одного чеха не похоронил». Стычки в окружении Бреж-

нева. Генерал Павловский взгляды не меняет. «Кого боятся? Силу!»

Чего стыдился под конец жизни командарм Майоров. Комендант

Брно Иванов не хотел бы снова начинать от Сталинграда. Причи-

на бессонницы генерала Левченко

Вполдень 20 августа на заседании Политбюро Брежнев сказал: «Надо

послать в Прагу одного из нас. Военные там могут натворить такое…» Взгляд

пошел по лицам; соратники втянули головы в плечи. Глаза остановились на

Мазурове. «Пусть полетит Мазуров». Все поддержали дружно и поспешно.

Как потом мне скажет Мазуров, «были страшно довольны, что не они» 1. В

день ввода войск члены руководства едва стояли на ногах, почти неделю ни-

кто не спал. Решение о начале военной операции вызвало вздох облегчения:

наконец-то! Все сомнения позади, стало ясно, что делать.

Никто не знает, чем руководствовался Брежнев, предложив отправить в

Прагу Кирилла Трофимовича Мазурова, члена Политбюро, первого замести-

теля председателя Совета министров СССР. Возможно, держал в памяти его

военное прошлое, близкие связи с армией, уравновешенность характера,

спокойствие. Был поздний вечер, когда Мазуров приехал домой, позвонил на

аэродром, в авиаотряд, который обслуживал высшее руководство, чтобы го-

товили вылет, разбудил Янину Стефановну. «Срочная командировка… в Кир-

гизию». Ни к чему жену волновать. Узкий круг посвященных будет держать

язык за зубами двадцать один год. О том, куда отправлялся муж в августе

1968-го, Янина Стефановна узнает незадолго до его смерти.

Полет Мазурова в Прагу был государственной тайной; самолет взял

курс на запад в три часа ночи. В послевоенной Европе ни на один аэродром

не было столько приземлений на единицу времени, как в ту ночь на Прагу.

Военные самолеты с десантниками несло, как тучи хвойных игл. Самолет с

Мазуровым и его помощником Михайловым долго кружил над аэродромом

Рузине, ожидая, пока спрыгнувшие советские и болгарские десантники из

приземлявшихся и сразу взлетавших военных самолетов на пару минут

освободят полосу.

Когда машина везла Мазурова и его сопровождающих с аэродрома в

Прагу, в посольство, они увидели на дорогах танковые части. Город еще

спал… Скрежет гусениц, запах танковой гари… «Я же в войну был танкист, и

теперь вернулось ощущение, что я среди своих. Война! А это для меня дом

родной».

Это я услышал от Мазурова в первых числах августа 1989 года, когда

мне позволено было навестить его в одной из московских больниц. От внеш-

него мира его строго оберегали кремлевские врачи и Янина Стефановна,

безотлучно находившаяся при муже. Почти четверть века этот человек рабо-

тал рядом с Брежневым, был уважаемым политическим деятелем. Из бело-

русской глубинки, из гомельской крестьянской семьи, он прошел войну от

политрука роты до инструктора политотдела армии, был дважды ранен, по-

сле излечения стал организатором партизанского движения в родных лесах,

потом руководил коммунистами Белоруссии.

Теперь на двух больничных подушках, чтобы повыше было, лежал се-

деющий человек, сохранивший в свои семьдесят пять хорошую память. Я

благодарен Кириллу Трофимовичу и Янине Стефановне, позволивших мне в

наброшенном на плечи белом халате присесть на табурет рядом с его белой

кроватью. Мазуров впервые согласился рассказать о том, как в форме армей-

ского полковника, под придуманным им именем Трофимова (в Праге его

звали генерал Трофимов) член высшего советского руководства, тайно при-

летев в Чехословакию, первую неделю после ввода войск держал в своих ру-

ках всю полноту власти, в том числе над посольством и армиями. Впервые в

истории советского государства (и в последний раз) деятель Кремля, чьи

портреты народ носил на демонстрациях, скрытно прибыл в другую страну,

чтобы под чужим именем руководить военно-политическими событиями, в

которые были вовлечены шесть стран Европы.

Мазурова не смущал мой диктофон, но с присущей ему основательно-

стью он хотел, опережая вопросы, чтобы собеседник представлял общую си-

туацию, как она складывалась или, по крайней мере, какой виделась членам

Политбюро, когда они решали, вводить или не вводить войска. Все думали,

настаивал он, не столько об интересах своей страны, сколько о судьбах ми-

ровой системы социализма; за нее была ответственность перед историей.

За больничными стенами лежала перестроечная Москва, начинавшая

отвыкать от партийной риторики застойного времени; многие вчерашние

партийные боссы торопливо открещивались от прошлого, надеясь удер-

жаться в настоящем, но человек на больничной кровати, не страшась пока-

заться консервативным, сразу сказал: «Вы хотите спросить: согласился бы я

сегодня руководить подобной операцией? Нет! Но в конкретной обстановке

августа 1968 года я поступал согласно убеждениям, и если бы сегодня та си-

туация повторилась, вел бы себя так же». Попытаюсь с максимальным при-

ближением к услышанному представить обстановку в Европе ко времени

вторжения в Чехословакию. Не как ее оценивали в уже перестроечные вре-

мена, когда выводились войска из Афганистана и уходили в небытие про-

тивники Пражской весны, а в интерпретации Мазурова, как она виделась

окружению Брежнева, когда качались чаши весов: вводить или не вводить.

Шестидесятые годы, говорит Мазуров, высший накал «холодной вой-

ны». Мир социализма походил на растревоженный улей: западные немцы

давят на восточных, идет перекачка умов из ГДР в ФРГ, под угрозой эконо-

мика Восточной Германии. Межгерманскую границу решили сделать непро-

ницаемой, подняли берлинскую стену. Тем временем советские ракеты везут

морем на Кубу, возникает карибский кризис, страшнейший накал страстей.