Сергей Шафаренко - Белорусский историк западной литературы

В то же время П. С. Коган отмечает, что юмор Диккенса богат раз­нообразными оттенками, смех и шутка, комическое изображение людей и событий нередко помогают смягчить эмоциональный накал изображения социального зла. Веселая шутка, даже буффонада и фарс, вносимые порой совершенно неожиданно в самое серьезное и даже трагическое повество­вание, характерны для творчества Диккенса.

«Диккенс — сатирик, — говорит П. С. Коган. — Его смех так же жесток, как и его слезы. Этот смех наносит такие же беспощадные раны нашему сердцу, как и его рыдания».

В этом же плане анализируется творчество крупнейшего из фран­цузских реалистов Оноре де Бальзака, который, «обнаруживая язвы ари­стократии и буржуазии, сам не сознавая, давал ценный материал» и тем самым «сыграл роль, которая часто выпадает на долю обличителей: они выставляют напоказ зло, но не им принадлежит честь открытия средств против зла».

«Вы отыскиваете человека таким, каким он представляется вашим взорам, а я чувствую в себе призвание изображать его таким, каким хоте­ла бы видеть». Этими словами Жорж Санд, адресованными Оноре де Бальзаку, П. С. Коган открывает главу об авторе «Человеческой комедии». Характеризуя реалистические направления в литературе первой половины XIX века, Коган пишет: «Подобно Корнелю и Расину, писатель-реалист также подавляет свои внутренние порывы, но на этот раз во имя точного и правдивого изображения. Писатель-реалист сначала изучает ад и рай жизни, а уж затем строит выводы, создает свои политические и социальные идеалы. Никогда литература не описывала таких подробностей, как в эту эпоху».

Говоря о Бальзаке как о человеке и писателе, П. С. Коган подмечает, прежде всего, его деловые качества как сына прагматичного века, его поразительную трудоспособность и самодисциплину. «Он не аристократ-белоручка, а рабочий. Его труд — одновременно и его нравственное удо­влетворение, и его средство к жизни». В «Человеческой комедии» Бальзака живут и действуют более двух тысяч персонажей — две тысячи историй человеческой жизни созданы писателем. Как и его великий английский современник, Оноре де Бальзак живет в эпоху царства наживы, эгоизма, всесильной власти денег, грубых чувств. Отсюда приземленный, низкий взгляд на природу человека: «Он видит только мрачные стороны капита­листического строя, мрачные стороны свободной конкуренции, превратив­шей общественную жизнь в сплошную борьбу за существование».

Выход из создавшегося положения Бальзак, как и Шатобриан, видит в возвращении к прошлому. По политическим убеждениям он был монархи­стом, но он был «истинный сын мещанской монархии, монархии лавочни­ков и фабрикантов». И автор «Очерков» резюмирует: «Бальзак — плохой историк; ему трудно видеть, что злоупотребления и недостатки, вызываю­щие его недовольство современной ему Францией, царили еще в большей степени в ее прошлом».

С особым интересом читатель знакомится с очерком, посвященным Жорж Санд. Острая в ту пору проблема борьбы за женское равноправие нашла в лице П. С. Когана своего страстного поборника. Под пером автора «Очерков» жизненный и творческий путь Жорж Санд органически слива­ется в документ, звучащий как пламенный манифест в защиту освобож­дения женщины: «Из писательниц ни одной не было суждено так глубоко заглянуть в сердечную жизнь женщины, как Жорж Санд». Вместе с тем анализ «женских» мотивов в творчестве Жорж Санд сопровождается весь­ма внимательной критикой идейной противоречивости Жорж Санд и столь сильно сказавшегося на творчестве писательницы «страстного стремления к уничтожению социальной неправды». Страстная поборница свободы, идеолог движения за равноправие женщин, идущая всегда в его авангарде, Жорж Санд к концу жизненного пути отказалась от роли проповедницы. «В те дни, когда зло приходит вследствие взаимного непонимания и нена­висти между людьми, призвание художника состоит в том, чтобы прослав­лять кротость, взаимное доверие, дружбу и напомнить людям зачерствелым или павшим духом о том, что чистота нравов, нежность чувств и первобыт­ная справедливость все еще живут и могут жить на свете», — цитирует французскую писательницу автор «Очерков».

С большой симпатией пишет П. С. Коган о родоначальнике француз­ских романтиков Викторе Гюго: «Он — романтик, потому что поэтизи­рует действительность, любит исторические сюжеты, которые открывают большой простор для идеализации и фантазии. Он — реалист, потому что никогда не отрывается от действительности, всегда стремится осветить ее, хотя освещает резким и причудливым светом». Коган верно подме­чает, что, будучи реалистом по существу и романтиком по форме, автор «Собора Парижской Богоматери» и «Отверженных» сумел соединить оба направления в высокую поэзию и был ее «одновременно и создателем, и единственным представителем». Гюго использует романтические приемы в изображении социальных и политических проблем представителей всех социальных слоев французского общества. «Ему безразлично, — утвержда­ет П. С. Коган, — льются ли слезы угнетенных под сводами собора Париж­ской Богоматери в XV веке, или в темную ночь на улицах современного Парижа. Ему безразлично, облекся ли эгоизм в яркий наряд средневекового рыцаря, или в прозаическое платье современного фабриканта. Социальное зло его времени занимало его как отражение мирового зла, а не как практи­ческая задача, требующая быстрого решения. В человеке он искал прежде всего человека, а не представителя того или иного класса».

Далее автор «Очерков» замечает, что по мере того, как романтизм схо­дил со сцены литературной жизни, поэтов начала интересовать все более тщательная отделка формы. Этот культ поэтического слова, этот принцип «искусства для искусства», или чистого искусства, нашел своих талантли­вых представителей, ярчайшим из которых является Бодлер.

Тонким анализом и глубоким проникновением в сущность творчества отмечена в «Очерках» характеристика Бодлера. В отличие от декадентских преемников Бодлера, равно как его безоговорочных хулителей, П. С. Коган рассматривает внутреннюю трагедию творца «Цветов зла» с его неутоли­мой страстью к высоким идеалам общественной справедливости и наряду с этим погружение в грязь порока на почве бессильного разочарования. «Бодлер — одинокая душа в самой гуще жизни. Бодлер — это Манфред в модном костюме, Чайлд-Гарольд парижского бульвара», — такую харак­теристику дает поэту П. С. Коган. Он отмечает, что «Цветы зла» Бодлера были встречены бурей негодования. Их «одуряющий аромат», отразивший пороки современного человека в самом неприглядном виде, шокировал французское общество. Однако более дальновидные и чуткие критики «увидели за картинами разврата и неестественных порывов грустное и серьезное лицо поэта, сочетание глубокой чувственности и христианско­го аскетизма».