Анатоль Козлов - Ладонь на плече

Анатоль КОЗЛОВ

ЛАДОНЬ НА ПЛЕЧЕ

Повесть

«Он воевал пятьдесят лет. Непрерывно. Ежедневно и еженощно вел войну полстолетия. Наступления сменялись позорным бегством и минутными замирениями, но проходили счастливые часы отдыха, и он снова бросался на темные уголки своей души. Да, Хотейко воевал сам с собой. До полного изнеможения и отравы в крови. Он уничтожал в себе маленького человечка: мелкого и мерзкого завистника, льстивого и трусливого муравья, гнусного клеветника и скаредного хвастуна. Одна­ко, несмотря на тщедушие маленького врага, который, казалось, вот-вот околеет в мощном теле, — пятьдесят лет ничего не получалось у Хотейко. Да и, Господи спаси, если бы кто-нибудь из враждующих сторон победил, получилась бы непоправимая трагедия с комическим финалом. Хотейко в таком случае был бы вынужден пойти на похоро­ны самого Хотейко. Не больше и не меньше. Поминки по самому себе не каждый способен выдержать и не спятить. Так зачем же Хотейко война? Непрестанная, каждодневная и бесконечная? Ответ до прими­тивного прост: Хотейко нужна война, чтобы жить. Жить в согласии с самим собой. Парадокс?.. Нет!»

Вирун оторвал взгляд от закопченной стены полуразрушенного строе­ния и присел в противоположном углу. Текст был написан обычным мелом. Почерк неизвестного автора был неторопливый и аккуратный. По-девичьи старательный. Только странноватым казалось то, что для прозаического опыта человек выбрал столь неподходящее место. Ну, пусть бы написал: «Вася + Катя = любовь», но неизвестный замахнулся на философское обобщение жизни некоего Хотейко. Что автор намеревался этим подчеркнуть? Да и вообще, зачем тратил мел и время в заброшенной и наполовину разрушенной двухэтажке на окраине Минска?

Вирун случайно забрел сюда осенним вечером. Поселившись в новом микрорайоне столицы, мужчина захотел узнать все окрестности, чтобы чув­ствовать себя более раскованно и привычно. Не чувствовать себя сиротой среди однообразных серых строений спального района ему помогала вечерняя про­гулка по лесным островкам, что по непонятной причине оставили строители, а также блуждание по старым, заброшенным баракам пригородного поселка. Что здесь находилось, Вирун и теперь не знает. Обычно, отработав полный день в своей конторе, добравшись на метро домой, он торопливо перекусывал и, переодевшись, отправлялся в путешествие. Пускай и в недальнее, даже примитивное, но — путешествие, на пару часов. Тут мужчина отдыхал от надоевшего многолюдия и городского шума. Блуждая по пригоркам пустырей и низинам, заглядывая в брошенные и расхристанные ветрами бараки, Вирун оттаивал душой и до боли в сердце понимал простую истину: все вокруг быстротечно и переменчиво. Ничего нет в природе, а тем более в жизни, постоянного, вечного. Каждый день — это оторванный лепесток от цветка жизни. Приближение к неизбежному. Когда-то он болезненно боялся таких мыслей, старался обходить их. Всяческими хитростями принуждал себя рас­кованно посмеиваться над самим собой. Мол, меньше думаешь — дольше живешь. Будучи по натуре одиноким, Вирун старался выглядеть для своего окружения законченным оптимистом. Правда, удавалось ли ему это, он точно не знал. Дважды женившись и дважды разведясь, мужчина решил: семейная жизнь не для него. Ему постоянно хотелось бескорыстной, искренней любви, а ему подворачивались властолюбивые и завистливые подружки... А может, ему так казалось? Однако и по сей день Вирун ни разу не пожалел, что тихо и мирно разошелся с ними. Не пришлось ему переживать и за детей: их не было ни от одной из жен. Зачем плодить нищих? Планета и так перенаселена! С ним не соглашались, спорили и приводили сотни доводов в пользу малых карапузов. Но Вирун оставался при своем мнении: никаких детей. Нет, у него самого было хорошее детство. Относительно этого никаких комплексов не должно существовать в его самосознании. Не хотел Вирун наследников — и все тут. Возможно, кто-то видел в этом причину разводов довольно привлека­тельного и ничем не обделенного Богом мужчины. Выше среднего роста, тем­новолосый и стройный мужчина часто ловил на себе взгляды изголодавшихся по ласке и теплу «сороковок». Особенно в метро, где хорошее освещение и плотное, порой слишком плотное соседство между пассажирами. Порой до неприличия плотное. Такое, что чувствуешь стук сердца соседа и запах про­работавшего целый день организма. Но, как говорят острословы: если не нравится общественный транспорт, езди на такси.

Вирун бездумно сидел в противоположном углу барака и невидящим взглядом упирался в закопченную стену с текстом. В некий момент ему пока­залось, что это он сам написал, поскольку согласен с каждым словом неиз­вестного автора. Хотя зачем эта война с собой, если человеку нужно так мало в жизни. Притом каждому. Ну, необходимы жилище, работа, здоровье... Для кого-то — семья. Кому-то, но не Вируну. К чему чрезмерные амбиции, от которых тесно и душе, и сердцу? Не нами ведь сказано, что на тот свет ничего не заберешь.

«Ну, ты и додумался! — улыбнулся мужчина. — С такими мыслями чело­вечество вернется обратно в пещеры. А почему бы и нет? Неплохо было бы, если бы мы, наконец, отрезвели от своего всесилия-бессилия.»

За проломами окон начал сеяться спорый дождь. Под порывами ветра тонко поскрипывали ветки сирени. Через дыры на коньке крыши капли падали в барак и беззвучно угасали в кучках мелкого мусора. Запахло оди­ночеством поздней осени: едва живой пожелтевшей травой, раздавленным шифером, ободранными обоями да и печалью низкого неба. Среди всех этих разнообразно-одинаковых запахов Вирун чувствовал себя уютно. Здесь жила тишина. Глубокая и всеобъемлющая. Медлительная и тягучая, как сахарный сироп, твердо-прозрачная, словно янтарь. Тишина, которой всегда не хватает человеку, чтобы чувствовать себя счастливым и защищенным, независимым и свободным не только в мыслях, но и в поступках. Потому что печаль-тишина очищает, вымывает из головы множество ненужной, но липкой, как смола, информации. Тишина дает возможность прислушаться и скрытым третьим глазом присмотреться к самому себе. Наконец, уравновесить желания и воз­можности. Тишина питает в глубине души зерно счастливого прошлого. Того прошлого, когда радовался даже дождевому червяку на обочине дороги, хлю­панью босых ног в лужицах футбольного поля. Она же, тишина, щемящей сладостью заполняет сердце при воспоминании о первом постижении взрос­лости... Вирун в эти минуты и наслаждался непривычной тишиной под стук капель в почерневшем бараке. Он по сути был счастлив. Усталый, расслабив­шийся и счастливый. Бездумно опустив веки, он задремал.