Gradinarov - Synovya

Купец схватил приказчика за грудки, приподнял и с силой швырнул на штабель с мукой. По балагану поплыл стон. Аким приподнялся на локтях, вопросительно посмотрел на Сотникова:

– Убивать пришёл? Или кости решил переломать старику? Не стыдно над слабым издеваться? Большой грех.

Александр Киприянович ответил:

– Убьешь себя ты сам! Иуда, предавший своих хозяев. А библейский Искариот, выдав сына Господнего Понтию Пилату, удавился. Цена крови Иисуса стоила ему тридцать сребреников. А совесть сильнее и сильнее затягивала петельку на шее апостола. Он себя исказнил духом. И накинул веревочку на шею. А ты сколько рубликов получил за убийство? Как заценил твой грех Петр Михайлович?

Аким медленно поднялся и хотел юркнуть по мешкам под самую крышу. Сотников заметил порыв, поймал за ногу и сдёрнул вниз.

– Будешь бегать – ноги переломаю! – предупредил купец. Он плеснул Акиму водки:

– Выпей и расскажи, как вы учинили гибель отца и матери. А потом сядешь и напишешь подробно вот на этом листке. Если что утаишь, завтра окажешься у минусинского пристава. За тройное убийство тебя ждёт казнь.

Аким сидел белый, как мешок с мукой, и понимал: сегодня его никто не спасёт от кары. Руки дрожали и буквы неровно ложились на бумагу.

– Ничего не упусти, а то переписывать будешь. Начинай с дяди Петра. Он твой преступный духовник.

– А при чём твой дядя? – пытался обойти его Аким.

– Ты не знаешь? А кто приставал к моей матери? Кто хотел стать хозяином? Кому не давало покоя богатство моего отца? Отвечай, не ври! Мне Мария Николаевна многое поведала, – сказал Александр Киприянович. – Пиши, как стал Иудой!

Пот струился по лицу убийцы. На него накатил страх пятнадцатилетней давности. Сотников позволил расстегнуть ворот рубахи.

– Дак ты ещё и крест носишь? Иуда с крестом!

Он рванул за цепочку и крест оказался в ладони.

– О, да крест отцовский. Обобрал покойных до нитки! И не давил он тебе шею?

– Не давил. Бывшие хозяева снятся иногда!

– Эта цепь должна была тебя удавить. Но отец не мстил никогда, даже врагам.

Аким закончил писать. Сидел, размазывал пот кулаком. Купец пробежал написанное.

– Вроде ничего не упустил. Теперь поставь число сегодняшнее и распишись, а ниже несколько слов своему «духовнику» Петру Михайловичу. Напиши, как он тебя спроворил на преступление, узнав, что ты скрывающийся под чужим именем убийца.

Сотников вылил в стакан оставшуюся водку.

– Пей! Больше не придётся!

– Не хочу я пить! – закричал Аким и смахнул стакан на пол. – Спасите, убивают! – завопил он.

– А-а-а руками машешь, то я их свяжу!

Он достал из саквояжа верёвки. Завернул Акиму руки назад и одной связал. Вторую натёр мылом, перекинул через матицу и сделал удавку. Поставил на попа мешок с мукой, потом подвёл к нему Акима, накинул на шею верёвку и, подтянув её вверх, завязал узлом.

– Становись ногами на куль! – крикнул Сотников и подтолкнул.

Аким заорал благим матом. Купец сунул ему в рот свёрнутую трубочкой его толстую тетрадь. Поднял жертву и поставил на мешок, который покачивался под телом приказчика.

– Ты всегда метался между жизнью и смертью! Сколько жизней сгубил, но ни одной не подарил! Пришла ночь Страстного суда. Выстоишь до утра на куле, будем считать, что ты удачлив. Нет – настигнет кара Божья! Балаган я закрою. Утром наведаюсь. А теперь молись!

Уходя, Александр Киприянович сказал:

– Не мешало бы рядом поставить и дядю Петю!

С рассветом Сотников, озираясь, открыл мучной балаган. Опрокинутый мешок лежал на полу, а над ним висело тело Акима в расстёгнутой рубашке и казачьих шароварах с мокрой мотнёй.

*

Через две недели Александр Киприянович был в Потаповском. Думал проехать по рыболовецким артелям, посмотреть, как идёт рыба и не бедствуют ли рыбаки. Но пришла депеша от туруханского отдельного пристава «О проведении дознания по донесениям старост Карасинской и Хантайской самоедских управ Дуракова и Хвостова Иркутскому генерал-губернатору о бесчинствах и ростовщических действиях казака Александра Киприяновича Сотникова и о выселении его из Туруханского края».

Он успел съездить в Дудинское и зайти к Петру Михайловичу. Дядя сидел на крыльце и, покашливая, курил трубку.

– Слышал, болеешь, дядя Петя! Заскочил навестить. Мне грозит пятилетняя высылка из Енисейской губернии. Может, судьба сложится, что больше не свидимся.

– Тебе – ссылка, мне – могилка! – зло потягивал трубку Пётр Михайлович. – Слышал, много бед ты натворил в тундре. Все инородцы гудят. Опозорил ты наш род. Торговать тебя отец научил, а с людьми ладить – нет! Я давно тебе предсказал крах, а ты не слушал. На родного дядю руку поднял, не говоря уж об инородцах. Так что поделом, Александр Киприянович. Я своё отжил, а тебе ещё жить. Ты стал богатым, получив от отца большое наследство. А вот разум его не перенял.

– Не успел, дядя Петя! Ты мне с Акимом помешал, погубил моих родителей. Как у тебя рука поднялась на брата своего и на любимую женщину? Жадность тебя превратила в убийцу самых близких тебе людей! Ты и на свет появился, угробив мать. Не выдержала она при родах такого Каина.

Пётр Михайлович увидел спокойные глаза племянника и зло крикнул:

– Говори да не заговаривайся! Не вешай на меня грехи чужие. И своих хватает! Недолго осталось век вековать.

Он перекрестился и крепко затянулся табачным дымом. Закашлялся, плюнул в сторону собачьего катуха. И с сожалением, будто ища сочувствия, сказал:

– Чахотка привязалась. За горло берёт. Как Катерины лишился, не стало мне житья. Душит окаянная. Особенно по ночам. А отца с матерью лошади сгубили. Ты же помнишь, как рассказывал Аким.

– Помню! Нашёл я твоего Акима. Низко кланялся он тебе, а мне рассказал, как вы вдвоём стали убийцами.

– Нашёл кому верить! Он варнак с Енисейского тракта. Ему человека жизни лишить – раз плюнуть. Что ж он наплёл? Я его со службы выгоню.

– Выгонять, дядя Петя, некого. Он повесился в твоём мучном балагане.

– Ну и слава Богу! – перекрестился Пётр Михайлович. – На одного варнака меньше на свете. Муку бы не растащили, пока приказчика другого подберу.

– Зря крестишься, дядя Петя! Он письмо оставил, как вы спроворили это убийство. Написал он и об отцовской печати, благодаря которой ты получил деньги и на пароход, и на дом в Енисейске, и на покупку летовий на Бреховских островах.

Пётр Михайлович выронил трубку, схватился за сердце. Лоб покрылся потом. Александр Киприянович поддержал за плечи, расстегнул ворот рубахи. Дядя хватал ртом воздух.

Племянник вытер ему платочком пот со лба, посадил поудобнее на ступеньках. Лицо возвращало розовый цвет.

– Ну, вот, снова ожил. А то я подумал, окочуришься сейчас и не услышишь меня. Не бойся! Я не отдам отдельному приставу это письмо. Но я рад, хоть перед твоей смертью смог подтвердить твоё Каиново нутро. Будь проклят навеки, убийца!