Gradinarov - bratia

– Понимаю, но отступать уже не намерен. Постараюсь получить хоть несколько пудов меди. Пусть черновой, но меди. Может, после того царь-батюшка посмотрит на Таймыр другими глазами. Киприян Сотников не привык отступать!

Сказал напористо, а внутри росло сомнение. Шмидт заметил. Но он не ощутил, что творится у купца на душе. Трезвый расчет после встречи с Кытмановым стал изменять. Теперь им правил азарт. Он начал верить, что вместе с золотопромышленниками и их громадным капиталом преодолеет все сложности.

– Ладно, Федор Богданович! Вы же советовали рисковать, а теперь пытаетесь меня разубедить!

– Понимаете, Киприян Михайлович! Не желаю зла и неудач! Но чем больше я вникаю в проблему разработки залежей, тем больше начинаю сомневаться в собственном совете.

– Я вас не виню, Федор Богданович! Но на последнем отрезке времени я доверился вам не только как ученому, но прежде всего как человеку И отдельные ваши советы усвоил для дальнейшей жизни. В том числе и для постройки медеплавильной печи. Вы ведь знаете, что разочарование опустошает душу.

– Это со временем пройдет, дорогой Киприян Михайлович! Я благодарю за доверие. А огорчаться по поводу моих умозаключений не надо. Будем надеяться, удача не отвернется от вас.

Пока шла беседа, Хвостов покормил оставшегося каюра и послал сменить двух пастухов, стерегущих стадо.

– Ружье у них. А с собой возьми Мунси. Она тебе поможет. Если волки, стреляй не мешкая.

Каюр заложил щепотку табака за щеку, свистнул собаку и направился вдоль ручья на запад.

Мотюмяку выставил приготовленную снедь на столик с короткими ножками, какие бывают у тунгусов в чуме. Железная печь, раскаленная докрасна, чрезмерно дышала теплом. Даже ворс на оленьих шкурах шевелился под мягкими волнами тепла. Хвостову пришлось открыть дверь настежь. Сотников и Шмидт сложили свои парки на нарты, а у балка сняли тулупы и шапки.

– Положи на свободные полати! – подали они верхнюю одежду Хвостову.

Потерли руки снегом. Отряхнули от воды и мокрых снежинок, вытерли полотенцем, висящим на гвоздике в домике на полозьях.

– Садитесь на полати! – предложил Мотюмяку ссутулившимся из-за низкого потолка гостям и придвинул столик к ним поближе.

– А по сярке будет, Мотюмяку Евфимыч? – спросил купец.

– Как скажете! Я думаю, не грех за удачную дорогу.

– Тогда достань-ка штоф с вином! Только осторожно, он стеклянный, – предупредил Сотников.

Хвостов открыл бутылку, плеснул в деревянные кружки купцу и ученому и поставил на нары рядом с собой.

– А себе, Мотюмяку Евфимыч? – спросил Шмидт.

– Не пью я это зелье и не курю. Мне в детстве наложил запрет отец Евфимий. С тех пор я придерживаюсь совета. И никто меня ни разу не приневолил. Вся тундра знает, пью только ароматный чай и родниковую воду.

– Простите, Мотюмяку Евфимыч, я не знал, что вы равнодушны к порокам цивилизации. Такой человек, как вы, редкость не только в тундре, но и в Санкт-Петербурге.

– Он вообще – явление! Библию знает наизусть! Ему лет десять назад могли дать сан священника. А он не поехал со святым отцом Евфимием, его воспитавшим и давшим достойное образование. Он остался здесь на родине и уж не один год делает доброе дело.

– Давайте, Федор Богданович, за дорогу на залежи! За то, чтобы она привела Россию к меди и углю, а нас к славе! За бездорожье и за нашего проводника Хвостова!

Они чокнулись деревянными кружками, жадно выпили и набросились на еду. После дневной тряски на нартах сильно хотелось есть. А тепло балка клонило в сон.

Послышался скрип снега.

– Каюры вернулись! – встрепенулся Хвостов. – Пойду накормлю, да пусть отдыхают. Сегодня им по три часа дежурить каждому у стада. А вы, господа, чай попьете – и на бок. Со стола уберу. Лагерь – на мне.

– А зачем охранять? На сотни верст – ни души! – удивился ученый.

Мотюмяку снисходительно посмотрел на него.

– Береженого Бог бережет, Федор Богданович! Волки, медведи вокруг бродят, в балках печки горят. Олени пасутся. Не приведи бог, огонь на балки или медведя с волком на оленье стадо. Оленей даже длинные поводки не удержат. От страха – только их и видели! И останемся мы посреди залежей, но без оленей! Вот и придется нам добираться домой на своих двоих. Да не день-два, а неделю целую! А если медведь учует в балке еду то он его разворотит в два счета! Только пуля его остановит. Мотайте на ус, в низовье все пригодится.

Шмидт понял, что оконфузился с вопросом. Покраснел, посмотрел, как бы спрашивая совета у Сотникова. А когда Хвостов покинул балок, сказал:

– Наверное, я его обидел! А он, действительно, славный малый.

– Он не обидчивый! Но не терпит пренебрежения его опытом жизни в тундре. Он никому не позволяет в его присутствии допускать вольности или бравировать смелостью. Он не только любит людей! Втройне требователен, когда доверяют ему свои жизни. Он помнит много случаев гибели целых тунгусских родов, путешественников, казачьих отрядов, мореходов из-за оплошностей проводников или людей, ведущих аргиши. По себе знаю: когда рядом Хвостов, тундра становится покорной и приветливой. Помните, хороший проводник – половина успеха любой экспедиции. Не пытайтесь задеть его самолюбие! Здесь он ценит не себя, а людей, – пояснил ученому Киприян Михайлович. – Он для меня самый надежный. Надежней моего брата Петра.

Федор Богданович вздохнул и вышел покурить. Он увидел, что стоянка огорожена спереди поставленными набок нартами, будто заплотом. Напротив каждой нарты, для устойчивости, воткнуто в снег по хорею. У каждого балка аккуратно сложены охапки дров. И для человека, и для зверя уже препятствие на пути к лагерю. А рядом, с подветренной стороны, горит костер из веток сухого ивняка и найденных в буреломе лиственниц.

– Вот теперь, Федор Богданович, в лагере порядок! – показал Хвостов рукой на горящий костер, над которым висело ведро снега. – Сейчас посуду вымою – и спать.

Он достал из кармана часы, посмотрел:

– Пожалуй, не спать, а отдохнуть успею. Через час – смена пастухов. Спокойной ночи, господин Шмидт!

– Спокойной ночи, Мотюмяку Евфимыч!

Хвостов завершил дела и зашел в балок. Чуть пригасил керосинку лег на нары и услышал мерное дыхание спящих каюров. Было душно, пахло керосином и сохнувшими на растянутой у потолка сетевой веревке бокарями пастухов. Он чуть приоткрыл дверь балка. «Пусть немного свежий воздух протянет», – подумал он и вытянулся на нарах. В спальный мешок залезать не стал. Свернул и положил под голову. Он с усилием отгонял накатывающуюся дремоту. Решил, что после ухода пастуха уснет и сам. А пока ворочался на нарах, вставал, выходил наружу, шевелил горящие дровишки огнища. Снова ложился на нары и смотрел в низкий давящий потолок. Думал о Варваре и сыновьях. По Варваре он просто скучает. Скоро снова встретится, и скука пройдет. О сыновьях душа болит. Мальцы растут, грамоте пора обучать, а школы нет. Хорошо, у отца Даниила есть гувернантка. Научила младшую и писать, и считать, и читать. А через год, как возраст подойдет, отправит ее учиться в школу в большой город. А после школы она пойдет в гимназию. У священника все просматривается на несколько лет вперед, а Мотюмяку еще лишь год-два может подержать их возле себя. А дальше? Они к тундре не охочи. Другой жизнью живут, и возвращать их в чум силою Мотюмяку не собирается. Они должны жить в избе с окнами и печкой, читать интересные книги и заниматься полезным делом. Мальчишки у него смышленые! Отец уверен, они смогут освоить не только грамоту, но и стать образованными людьми, как отец Евфимий, как ссыльные поляки, как Мария Николаевна, как ученый Шмидт. «Надо посоветоваться с ним, куда отправить детей учиться? – думает Хвостов, уставившись в низкий потолок. – Может, он что-нибудь подскажет».