Даль Орлов - Реплика в зал. Записки действующего лица.

Я протягиваю Бунюэлю блокнот, и он вписывает в него свой домашний адрес. По нему, собственно, все мы сейчас и находимся. "Пишите!.." - предлагает он.

Надо же такому случиться, что некоторое время спустя упомянутый Жан-Клод Карьер окажется моим соавтором на фильме "Трудно быть Богом" в постановке немца Питера Флайшмана. А незадолго до этого Жан-Клод со слов Бунюэля напишет и издаст его биографию. Когда будем работать в Париже, Жан-Клод подарит мне экземпляр с теплой дарственной надписью. Я приеду в Москву, и в книжку Бунюэля вклею блокнотный листок с адресом, написанным его рукой. На память. Так и храню...

Пора прощаться... По узкой дорожке идем к калитке. Впереди Бунюэль. "Ах, если бы я был моложе! - вдруг восклицает он и добавляет, ни дать, ни взять, в духе "трех сестер": - Москва!.. Москва!..

Он сам отодвигает защелку и распахивает калитку, обмениваемся рукопожатиями. Мы уходим, а они, два старых человек, все еще продолжают стоять в открытом проеме. "Я вас люблю!" - с удовольствием посылает нам вслед старая женщина и снизу вверх смотрит на Бунюэля.

Тост Ирины Купченко

Два пишем, три в уме - сочинялось и публиковалось одно, а за кадром оставалось другое, то, что на самом деле поразило и не забылось, что запомнилось навсегда.

Перечитываю свои заметки о 31-м Международном кинофестивале в Западном Берлине. Они были опубликованы в "Советском экране" в мае 1981 года. Сейчас меня можно четвертовать, не вспомню некий бельгийский фильм "Просторная земля Алексиса Дроевена" или финский "Баллада о запрете", эти и другие, бывшие в конкурсной программе. Даже получивший Золотого медведя фильм испанца Карлоса Сауры "Быстро, быстро!.." или награжденный Серебряным медведем индийский "Анатомия голода" Мринала Сена, ни тот, ни другой, не взялся бы пересказать мало-мальски связно. Не помню, хотя в собственных заметках о содержании этих лент было сказано.

Забылось и не вернешь. Запомнилось другое.

В конце последнего фестивального дня, сразу после пресс-конференции, на которой объявили итоги конкурса, с толпой журналистов выхожу на вечереющую Брайтшайдплатц. Сейчас появится Ира Купченко, надо немного подождать. Ее миссия члена жюри выполнена, теперь с ней можно общаться, не рискуя вызвать неудовольствие маленькой расторопной старушки с большими грустными глазами и волевой челюстью. Распорядитель-организатор, она строго следила, чтобы члены жюри не вступали в контакты с людьми из внешнего мира: не дай бог, окажут влияние на мнение этого самого члена при оценке фестивальных лент. Раза два она засекала нас вместе с Ириной и потом, один на один, ставила ей на вид. Ира, рассказывала, посмеиваясь.

Теперь все позади, вижу ту бдительную злыдню - вон она - торопится, вижу в последний раз, почти помолодевшую без груза ответственности на испытанных плечах - мелькнула в толпе и исчезла.

Чем ближе ночь, тем светлее на площади. Западный Берлин, эта, как считалось прежде, витрина западного мира, включает сотни и тысячи своих витрин, полных сказочных на наш советский взгляд товаров, врубает яркие неоновые вывески, световые табло над крышами и улицами, устланными брусчаткой. Брусчатка, кажется, тоже не дремлет, она активно поблескивает отраженными бликами. Другой мир, совсем не тот, к которому мы привыкли. Но за неделю мы и к этому немного пригляделись.

Темным контрастом окружающему сиянию громоздится в центре площади покореженный в последнюю страшную войну костел, воздвигнутый когда-то в честь кайзера Вильгельма. Сверху донизу он будто изгрызен гигантским драконом. А вплотную к нему, контрастируя с порушенной снарядами и бомбами готикой, прилепилась отовсюду прямолинейная башня нового собора. Руины - для памяти, собор - для покаяний...

Там ударили в колокола. Бархатный перезвон накрыл площадь.

Отбросив неоновый блик, распахнулась стеклянная дверь фестивального "Зоопаласта", и появилась Ира, или, как здесь величали ее газеты, Ирина Петровна Купченко. А с нею и все жюри вышло в полном составе. Им пришла пора прощаться. Корректные поцелуи, поклоны, рукопожатия. Понятно, что минувшие дни их основательно сплотили, сразу не разбежишься. Вижу, что председатель жюри, элегантный и стройный, голова седая испанец Антонио Изаси прячет за спиной гвоздичку. А ведь наверняка приготовил для Ирины, - только успеваю подумать, как в ту же минуту именно это и происходит - он в полупоклоне вручает ей язычок пламени на тонкой зеленой ножке. Она, высокая, ладная, в вязаной шапочке, в облегающей дубленке, благодарит на уверенном английском.

Идем с Ириной вдоль площади. В отеле нас ждет третий член делегации - знаменитый режиссер Александр Григорьевич Зархи. Через час будет торжественное закрытие фестиваля, потом традиционный банкет, и там он выйдет на сцену, чтобы получить "Серебряного медведя"...

В поездке, особенно в зарубежной, люди раскрываются быстро. Вот и в данном случае никто не сумел утаить, кто он есть на самом деле.

Купченко меня поразила. Должен признаться, что красивые и умные женщины всегда производят на меня сильное впечатление. В отличие, скажем, от дур, которые даже сексуально не зажигают. В данном случае состоялось именно сильное впечатление.

Чтобы при таком актерском даровании, показанном в "Дворянском гнезде" Кончаловского, "Странной женщине" Райзмана, "Двое" Никиты Михалкова, да и во многих других лентах, так явно являли себя еще и ум, и юмор, и складная точная речь, и поистине покоряющая женственность - не может быть! Не бывает. А вот, оказывается, есть. И ты можешь ежедневно, а в основном ежевечерне с этим явлением общаться, утром вместе позавтракать в кафе при отеле - завтрак входит в оплату, а вечером она сама приходит в твой номер, где уже сидят Зархи и мудрый, все повидавший в жизни постоянный представитель Совэкспортфильма в той и другой Германии обаятельнейший В.Ярославцев. Для него Берлинский фестиваль - особенно страдное время, он все время с нами или где-то рядом, заботится, чтобы все было хорошо и чего-нибудь не случилось. Пьет наравне.

Ежевечерние посиделки в моем номере - и отрада души, треп, и подведение итогов трудового дня.

Во второй, кажется, день, когда Ярославцев уже у меня сидел, по маленькой было пропущено, а Зархи еще не появился, пришедшая с заседания жюри Ирина сообщила, что жюри, отсмотрев картину Зархи "Двадцать дней из жизни Достоевского", признало ее не представляющей никакого интереса и единогласно постановило снять ленту с дальнейших обсуждений. Это означало, что золотые и серебряные медведи скорее сбегут в лес, чем попадут к Александру Григорьевичу Зархи.

Но Ирина не смирилась. Она включила на полную мощность свое обаяние и стала "давить". И зарубежные коллеги дрогнули. Ладно, сказали они, можно дать "Достоевскому" шанс, надо только придумать соответствующую мотивировку для награды, сформулировать, так сказать, "за что". Тогда, мол, к обсуждению, так и быть, можно будет вернуться.