Даль Орлов - Реплика в зал. Записки действующего лица.

Проведя десять лет послом в Канаде, только недавно вернувшийся в Москву Александр Яковлев не мог, конечно, настолько хорошо знать киношную элиту, чтобы мало-мальски осознанно вышелушить из нее фигуру, способную пройти горнило голосований и сменить Льва Кулиджанова.

Так что, пользуясь правами драматурга, имеющего свою версию, представлю на минутку, как гуляет Александр Николаевич вечерком по дорожкам в закрытой, отделенной от прочих российских земель элитной зоне, и видит на волейбольной площадке парня, лихо бьющего по мячу.

- А чей это?

- Это Германа Степановича сынок, режиссер. Слышали, наверное, "Агония"...Натерпелся от Ермаша, бедняга...

- А, понятно... - и пошел дальше член Политбюро, сильно задумавшись.

Отца Элема Яковлев мог хорошо знать. Оба на разных этапах своих карьер занимались похожими делами: тот - партийный контроль ЦК, этот - член Центральной ревизионной комиссии ЦК. Оба проверяют, следят за порядком. Один в начале своей карьеры занимался делами реабилитации, другой - в конце. Такое получается совпадение-сходство. И вот выясняется, что сынишка Германа Степановича - кинорежиссер! Не забудем, что все происходило задолго до того, когда коммунисты потянулись сдавать членские билеты и даже смело их рвать, оказавшись в телевизоре.

Когда же Яковлев "изучил вопрос", то совсем убедился, что угадал: с одной стороны, парень натерпелся при старых порядках, а, значит, будет крушить с удовольствием, с другой, - все-таки он "из наших".

Захваченный масштабной целью - побыстрее перевести отечественный кинематограф на новые рельсы, которые, правда, никто еще не уложил, Яковлеву тем более не пришло в голову приглядеться к личным особенностям того, кого он вознамерился поставить во главе погрома.

А худший вариант, чем тот, который он выбрал, придумать было трудно: одни противопоказания, если приглядеться. Причем для всех - и для огромного творческого коллектива кинематографистов, и для самого выбранного. Повышенная впечатлительность и душевная ранимость, которыми Элем был наделен - верные спутники в художественном творчестве. Но они - беда для руководителя. К тому же Климов - он и сам в этом признавался - всегда был крайней неудовлетворен всем, что делал как режиссер, и очень от того страдал. Внутренние страдания не могли не проявляться и во вне, неся в свою очередь страдания окружающим. И совсем уже трагическую печать наложила на его существование, его сокрушала - потеря Ларисы. Все это сплелось, перемешалось, по-особому прочертило его личность. К моменту выдвижения он был (стал) запредельно субъективным, категорично резким и очень не добрым.

Чтобы сберечь такого человека для кино, его никак нельзя было выдвигать "на должность". А ему соглашаться. Что и стало ясно с первых же шагов. Он начал палить себя и всех вокруг. Если не всех, то многих. Особенно, с кем можно было свести счеты. Страсть низкая, но у определенных натур способная проявлять себя очень сильно.

Выяснилось, что он не умеет делать то, за что легкомысленно взялся. Он и на высоком посту остался индивидуалистом-художником, перевозбужденным обстоятельствами. Менеджерских, продюсерских черт в нем не оказалось. Тут скорее добился бы успеха некий по-умному уравновешенный рационалист, способный при всех жизненных поворотах не терять из виду финал дела, умеющий отбрасывать по пути к конечному успеху личностное и второстепенное. То есть, нужен был не Климов...

Ему не повезло. Советские яковлевы никогда не бывали озабочены психологическими нюансами. Большевики вообще, как известно, особо не утруждались интересами гуманизма, как абстрактного, так и по-человечески конкретного.

Довольно точно, мне кажется, критик Любовь Аркус обозначила в "Новейшей истории кино" причины, приведшие к избранию Элема Климова первым секретарем: "В сложившейся ситуации, - пишет она, - ни одна кандидатура не могла получить всеобщего одобрения, однако фигуру Климова со всеми оговорками можно счесть компромиссной. "Консерваторы", выбиравшие из многих зол, посчитали его избрание злом наименьшим: во-первых, будучи сыном крупного партийного чиновника, он... неосознанно воспринимался ими как "социально близкий", что никем не формулировалось, но всеми подразумевалось; во-вторых, он принадлежал к типу "человека общественного", то есть того, кто даже и вступая в оппозицию к системе, все же ощущает себя внутри ее, а не вне. Еще больше оснований расценить результаты выборов как свою безоговорочную победу у "либералов": энергичные, талантливые, нисколько не похожие друг на друга фильмы Климова, все как один отмеченные "печатью формализма" и идеологической неблагонадежности, почти всегда вызывали официальное неудовольствие..." (Том IV, стр.69).

Тут все правильно. Забыт только "личностный фактор". Ведь власть предержащие, говоря по-простому, коварно "подставили" Климова. Одни его слабости они использовали, на другие закрыли глаза. У торопящихся все перестроить была своя корысть - весьма грозная и совершенно немилосердная. Под каток этой корысти и угодил Климов, и был раздавлен, и до срока кончился как творец. И по существу разделил судьбу тех в кинематографе, не менее знаменитых и талантливых, а даже и более, кого раздавил сам.

Если оглянуться и реально оценить сделанное членами нового ордена, собранного под свое знамя лично Климовым, выяснится, ничто из придуманного ими в организации кинематографа, в его экономике и производстве, для дела не понадобилось, оно никак не было использовано в реальной, последующей жизни российского кино. Российское кино вставало с колен, одолевая придуманные для него муки, по совсем другим правилам и законам, чем те, что прочерчивали революционные новобранцы.

Не по тому ли, увидев тщету усилий, Климов уже через полтора года ушел, спрятался дома. Поступок нормальный для совестливого человека, но если бы не последствия того, что успелось наломать! Ведь то ценное, что было уничтожено, - исчезло навсегда.

Единственное реальное дело, которое вспоминают, когда говорят о заслугах того секретариата, - ликвидация полки с запрещенными фильмами. Я об этом уже писал. Здесь повторю только, что, как выяснилось, кроме трех-пяти фильмов-страдальцев, запрет которых был предопределен охранительными спазмами идеологического толка,- все остальные ленты, основной их массив, оказались очевидным профессиональным браком, откровенными творческими неудачами. Выяснилось, что та, так называемая полка, выполняла совершенно необходимые при огромном объеме кинопроизводства "санитарные функции".

Так называемой "полки" давно, слава богу, нет, но и ничего не придумали иного, чтобы защитить экран от профессиональной беспомощности, дилетантизма, наглого примитива. Что-то тут у мудрого рынка не сработало...