Даль Орлов - Реплика в зал. Записки действующего лица.

Он писал о театре, писал здраво, точно, без малейшей конъюктурщины, с тонким пониманием и режиссерского дела, и актерской профессии, всегда умел сказать правду и никогда не обидеть. Вот и получалось, что и начинающие театральные мальчики-девочки его боготворили, и мэтры - Товстоногов, Акимов, Эфрос всегда считали важным затащить его к себе на премьеру. А потом внимательно выслушать.

Вдруг возникший "Современник", этот щедрый подарок всем думающим и чувствующим, был самой сильной любовью Свободина, он буквально пророс в нем. Писал о каждом новом спектакле, Ефремов звал его на репетиции, он участвовал в страстных обсуждениях после прогонов и генералок. Свободин даже пьесу сочинил для "Современника"! Свою единственную.

К 50-летию Советской власти Олег Ефремов решил подготовиться так, чтобы и верхи ахнули, но и низы бы от него не отшатнулись: он сотворил целую театральную трилогию - о трех этапах революционного движения в России, точно по Ленину. К нужной дате вышли три спектакля: "Декабристы", "Народовольцы", "Большевики". Для первого и третьего - пьесы были написаны Леонидом Зориным и Михаилом Шатровым - мощный состав исполнителей. "Народовольцев" сочинил Александр Свободин. И ничуть не уступил по качеству! Его документальная драма без зазоров вписалась в проект.

В финале "Большевиков" зрители поднялись с мест и в едином порыве вместе с актерами запели "Интернационал". Свидетельсвую как очевидец. Вот так те люди умели работать. И верхи у них ахали, и низы поднимались.

Свободин был, конечно, одним из лучших наших театральных критиков, но он был и театральным человеком в самом широком смысле. Сутулясь и кивая по сторонам, он пробирался на свое место и вокруг шептались: "Свободин пришел!.. Где? Вон - в четвертом ряду... А, точно!.."

Теперь несколько отвлекусь, но к Саше вернусь обязательно...

Процесс приема меня в Союз писателей затянулся на два года. Да и редко у кого получалось быстрее - анкеты, рекомендации, комиссии. Но вот - происходило! - и куда в первую очередь отправлялся новой член вожделенной корпорации? В Коктебель! В писательский Дом творчества.

Там, среди кипарисов и платанов - два корпуса с отдельными номерами и с десяток разбросанных среди деревьев коттеджей. Писателю за путевку полагалась половинная скидка, а его жене или подруге - на четверть. Да, туда можно было заехать и с подругой, не возбранялось. Предполагалось, что писатели могут творить только в обстановке предельного нравственного либерализма, а последний не мыслим при отсутствии в комнатах и на пляже персональных муз.

Однажды мимо пляжа с распростертыми на нем прозаиками, драматургами и поэтами, специально отгороженного от остального мира, шел простой человек, из "дикарей". Сдуру попробовал сунуться к сочинителям. Путь преградил постовой в белом халате, дремавший до того на табурете: "Только для писателей!"

Мужик изумился: "Это все писатели?!" "Писатели, писатели!.." "Столько писателей, а читать нечего!". Мужик махнул рукой и удалился.

Нежелающие жариться на солнцепеке располагали свои лежаки, напоминавшие обрезки штакетника, в тени под просторными тентами.

- Им под тентом хорошо, - сказал как-то, наблюдая эту картину, юморист Владимир Поляков, постоянный автор в те времена у Райкина. Ему же принадлежит самопризнание: "Как стал импотентом, будто гора с плеч свалилась".

В тот первый мой Коктебель туда же приехал Свободин с молодой женой. На вид он был заметно ее старше. Он на добрый час далеко уплывал за буйки. Интеллигент за буйками - это, согласитесь, круто. Она бегала вдоль водяной кромки на своих полных ножках, сложив ладони перед грудью и что-то выстанывала: она боялась его потерять. Он приплывал, устало усаживался на лежак, она принималась возить полотенцем по его сутулой спине, и выглядели они живой группой, почти инсталляцией под названием: нам известно, в чем смысл жизни!

Уже в Москве пришла пора ей рожать. Поползли слухи о неприятных подозрениях, о возможных сложностях в решающий момент. И тогда мы все подключились, нашли чудо-женщину - доктора в роддоме у Белорусского. В результате на свет появилась очень хорошая девочка и стала жить.

Девочка росла, потом захотела в артистки, потом, кажется, расхотела, а мы с Сашей все периодически договаривались о встрече, чтобы поболтать о назревшем, да никак не получалось: то он не мог, то я. А однажды я взял да и подрулил на авось к его даче - вдруг он дома, благо было по дороге к моей, недалекой отсюда. Летом мы оказывались соседями: его дощатое поместье - справа от ж.д. в поселке Ильинский, мое - слева. Оказывались, но не использовали.

Шел плотный летний дождь, Саша возник за оконным стеклом и было видно, что сначала растерялся, но тут же обрадовался. Завлек внутрь, в некое сплетение деревянных отгородок, усадил на мягкое плетение, брошенное тоже на нечто деревянное, предназначенное, чтобы сидеть.

И будто только вчера прервали беседу.

- Я про русский советский репертуарный театр, про стационары... Очень боюсь... Ведь могут теперь погубить то, что уже начал у нас перенимать мир, считают нашим достижением...

Саша даже о том, что тревожит, - а тогда страсти вокруг антреприз и стационаров были в самом разгаре, - умел говорить спокойно. Так, наверное, альпинист рассказывает про лавину, которая пятерых накрыла, но двое выбрались. А потом спасатели и тех троих откопали, правда, мертвыми. Но эти говорят, что следующим летом снова пойдут...

- Если вдуматься, - продолжал он, - стационарный театр действительно пример соборности. Любая премьера для труппы, для театра - это что? Это и есть та самая трудная минута, которая одолевается совокупно.

В таком приблизительно духе шла беседа, когда в заоконный дождь въехала и остановилась под окном иномарка.

- Дочка с мужем, сейчас мебель подвезут, - объяснил Саша. - Не успели договорить...

- А муж кто?

- Да в порядке. Бизнес какой-то...

В дверях появилась дочь, за нею громоздился молодой человек в хорошем костюме.

- Пап, сейчас мебель подъедет, будем уносить-приносить...

- Переместиться? - Саша заозирался растерянно. - Может, туда? - он показал куда-то в перспективу перегородок.

- Да мы оттуда начнем!

На лице приятной молодой женщины прочитывалось неудовольствие - наличие у отца гостя в такой ответственный момент в расчеты не входило.

И тут до меня с полной ясностью дошло: а ведь это же та, которую когда-то спасали в роддоме у Белорусского! Пикантность и некая закольцованность сюжета подчеркивалась тем, что возникшая перед нами особа была явно, да что явно - совсем сильно и наглядно беременна.

Чем не сюжет?..

Саша посмотрел на меня своими старыми добрыми глазами, и в них не обнаруживалось решения - одна потерянность.